Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография - Роб Уилкинс

«Встаньте, сэр [вставьте имя нового дворянина]». Сперва мечом касаются плеч, а потом сразу встаешь – с помощью любезно предоставленных поручней вдобавок к подушечке из красного бархата для преклонения колена, придуманных для уже старых и не столь гнущихся коленей, – за что Терри, по его словам, был благодарен.

6 Сихотэ-Алинский метеорит упал в горах на юго-востоке России в 1947 году, но этот осколок намного позже приземлился на полку Колина Смайта в Корнервейсе в Джеррардс-Кроссе. Терри, жаждавший заполучить метеорит, предложил за него заплатить, но Колин не помнит, чтобы в итоге получал деньги. Одно можно сказать наверняка: его кусочки все-таки оказались в мече Терри.

7 135 тысяч слов. Ни один другой роман о Плоском мире не преодолевает планку в 110 тысяч.

8 Довольно долгое время роман и назывался «Забава бедняков».

9 У необкатанной программы были некоторые проблемы с отключением в нужный момент. Филиппа Дикинсон утверждает, что в тот период получила от Терри как минимум один файл, содержимое которого в какой-то момент превращалось в беседу писателя и его личного помощника о чае и печенье. Наверное, могло быть и хуже. По крайней мере, речь шла только о чае и печенье.

10 На мелодию кубинской классики 1929 года «Гуантанамера» – но, уверен, вам не надо объяснять.

11 Поднимаясь, чтобы пойти в туалет, я осознал, что не вставал из-за стола с тех пор, как сел за него утром, – с таким погружением мы трудились. «Ты что-то позеленел, – легкомысленно заметил Терри, когда я бросился мимо него. – Ты в порядке?» – «Бу-у‐э‐э‐э», – донесся в конце концов мой ответ.

12 Доктор Икс – очередная такеризация, для Джона Хикса, председателя конвента Плоского мира 2014 года, большого поклонника любительского театра.

19. Кофе с пенкой, открытые окна и шляпа с черными перьями

«Представьте, что вы попали в очень сильно замедленную автокатастрофу, – писал Терри для лекции в память Ричарда Димблби в 2010 году. – Кажется, что ничего не происходит. Так, время от времени какой-то стук, хруст, пара винтов, летающих вокруг приборной панели, будто мы вдруг оказались на «Аполлоне‐13». Но радио играет, обогреватель включен и вообще все не так плохо, если не считать твердой уверенности, что рано или поздно вы врежетесь головой в ветровое стекло»[86].

Такая теперь настала жизнь для Терри – и в чуть меньшей степени для меня, ведь я работал вместе с ним. Теперь эта постепенно разворачивающаяся реальность была вечным фоном для всего, что мы делали. Как писал Терри в той же лекции: «Болезнь развивается медленно, но развивается»[87].

Или, как он еще говорил: «Альцгеймер вечно висит на краю моего воображения, как логотип телеканала».

Он не смог прочитать эту речь сам. Теперь он официально стал человеком, который может написать лекцию, но не прочитать ее. Его мир постепенно заполнялся такими несуразицами. Еще из-за проблем с «остротой зрения» и «топографической ориентацией» он не справлялся без помощи с такой ерундой, как проход через вращающуюся дверь или подъем по короткой освещенной лестнице. И все же он был человеком, который может правильно применять термины «острота зрения» и «топографическая ориентация». А еще «мармелад», и «гофрированное железо», если на то пошло. Это озадачивало тех, кто вел долгие беседы с якобы «больным» Терри Пратчеттом и в конце концов уверялись, что с ним вовсе не происходит ничего плохого. Познакомившись с Терри во время съемок «Жизни с Альцгеймером», профессор Саймон Лавстоун из лондонского Королевского колледжа позвонил профессору Рою Джонсу и поделился своим удивлением, что Терри вообще потребовалась помощь Роя. Тот ответил: «Так-то оно так, но вы просили его нарисовать два пересекающихся пятиугольника?» И если это озадачивало других, как же это озадачивало самого Терри, живущего в состоянии постепенного и неумолимого распада?

– Как ты, Терри? – спрашивали его.

– Нормально, – отвечал он. – По моему определению нормальности.

И все же, если он и не мог прочитать лекцию, он мог ее хотя бы объявить, и мог сидеть на сцене, пока за него читал Тони Робинсон, что и сделал с гордостью, даже с вызовом, в тот февральский вечер перед солидной публикой в Дорчестерской библиотеке Королевского колледжа врачей.

Семья Димблби обратилась к Терри осенью 2009 года, предложив прочитать ежегодную телевизионную лекцию, которую они учредили сорок лет назад в память о Ричарде Димблби, и для Терри это была честь. Он работал в Bucks Free Press в феврале 1965‐го, когда умер Ричард Димблби, и помнил эффект – не только от смерти знаменитого ведущего, но и от того, что семья открыто назвала причину смерти: рак. Это вызвало шок, потому что в те времена о раке говорили разве что шепотом. Люди пользовались эвфемизмом, хорошо известным журналистам той эпохи: «долгая болезнь». «Чтобы убить чудовище, нужно сначала назвать его по имени»[88], – написал Терри. И теперь он сам пытался убить чудовище Альцгеймера, объявляя о нем во всеуслышание. А если заодно получится уничтожить табу на эвтаназию – он сделает и это.

«Неудивительно, что его интересовало, чем все кончится, – говорит Филиппа Дикинсон. – Он же писатель фэнтези: его работа – придумывать, как дальше пойдет сюжет, как привести его к оптимальному, самому удовлетворительному завершению. Логично, что и о своей жизни он думал так же».

И Терри действительно об этом думал. Он все устроил, объявил он мне однажды ни с того ни с сего. Он договорился с местным фермером, у которого есть ружье. Они составили план. В назначенный день Терри отправится на прогулку, и по пути фермер тихо выйдет из кустов и выстрелит ему в затылок. Безболезненно. Просто.

Выдумка от первого до последнего слова, конечно же. Но все-таки он мне об этом говорил. Такие сюжеты он обдумывал теперь, когда вопрос «Чем все кончится?» не выходил у него из головы.

Но, будучи Терри, он решил обратить личный страх наружу и трансформировать в нечто большее. Он стал защитником эвтаназии – пылким сторонником права завершить хорошую жизнь хорошей смертью, амбассадором достойного ухода в самостоятельно выбранное время. И, конечно, Терри умел убеждать: он был вдумчивым, грамотным, рациональным – а теперь обладал и несомненной глубокой заинтересованностью. Еще он посвятил жизнь романам, где Смерть – рассудительный и преданный долгу персонаж на белом коне по имени Бинки. Он усердно трудился, чтобы сделать неизбежность смерти чуть менее пугающей – даже дружелюбной и уж точно веселой. Читатели то и дело писали, как благодарны ему за это1. В чем-то его новые выступления в поддержку эвтаназии стали лишь продолжением того, что он уже много лет делал как писатель.

Терри засел за лекцию Димблби почти сразу, как его попросили. Его переполнял гнев из-за диагноза – и гнев