Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел

едва держался на ногах. Плечи, ноги, особенно ступни ног ужасно болели, и в довершение всего, когда он притащил свою рекламу обратно в магазин, к нему прицепился оборванный, грязный, налитой пивом старик с перекошенной от злости рожей. Это был старый солдат, которого накануне выгнали с работы. Он ругал Линдена последними словами, обвиняя, что тот «вырвал у него кусок хлеба изо рта», и при этом яростно размахивал кулаком прямо у него перед носом, угрожая, что разобьет ему в лепешку лицо. Весьма вероятно, он бы попытался привести свои угрозы в исполнение, если бы очень кстати не показался полисмен. Старик молниеносно затих и испарился.

На следующий день Линден уже не пошел на эту работу, решив, что лучше умереть голодной смертью, чем шататься по улицам с рекламой. После этого он утратил всякую надежду заработать − куда бы он ни приходил, везде было одно и то же: его не брали. И он просто слонялся на работу без всякой цели; время от времени он встречал старых товарищей, которые иногда приглашали его выпить, но случалось это не часто, потому что почти все они сидели без работы, без единого пенни в кармане.

Глава 33

ДЕТИ СОЛДАТА

А невестка Джека Линдена все это время была завалена работой. Она изготовляла блузки и фартуки для фирмы Светера. У нее было так много работы, что впору было подумать, будто наступил обещанный консерваторами золотой век либо протекционистская реформа стала свершившимся фактом.

У нее было Обилие работы.

Поначалу ей давали шить только самые дешевые блузки, за которые платили по два шиллинга за дюжину, но теперь ей редко заказывали их. Она так искусно делала свое дело, что ей стали поручать более тонкую работу, на которой она зарабатывала меньше. Правда, за дюжину ей платили прилично, но времени на такую работу уходило гораздо больше, чем на простую. Однажды ей поручили особый заказ и заплатили шесть шиллингов за одну блузку, но она просидела за этой работой четыре с половиной дня с утра до ночи. Даме, которая купила эту блузку, сказали, что она получена из Парижа, и взяли с нее три гинеи. Конечно, миссис Линден об этом не знала, но, даже если бы она и знала, это ничего не изменило бы.

Большая часть денег, заработанных ею, уходила на квартирную плату, и, случалось, на еду оставалось всего два или три шиллинга, а иногда и того меньше, потому что хотя работы было много, она не всегда была в состоянии выполнить ее всю. Рано или поздно наступал такой момент, когда сидеть за швейной машинкой было невыносимо − болели плечи, сводило судорогой руки, резало глаза. Тогда она оставляла шитье и занималась домашним хозяйством.

Однажды, когда они не платили за квартиру четыре недели, агент так запугал их, угрожая, что все их вещи распродадут за долги, а самих их выселят, что они продали стоявший в гостиной круглый стол красного дерева. Почти вся мебель в доме была теперь невесткина − она стояла в ее квартире до того, как погиб муж. С тех пор как она переселилась к старикам, они мало-помалу раздали свою собственную мебель остальным сыновьям. Все их сыновья были женаты и имели работу. Один работал слесарем на газовом заводе, второй был грузчиком на железной дороге, третий − мясником. Но теперь, когда старик остался без работы, они редко посещали его. Последний раз они побывали в отчем доме накануне рождества, и между ними разразился такой скандал, что они разбудили и до полусмерти перепугали детей. Причина ссоры была следующей: не так давно они условились между собой, что каждый из них будет давать старикам по шиллингу в неделю. Они выполняли это обязательство в течение трех недель, после чего мясник внезапно прекратил взносы, решив, что вовсе не обязан содержать вдову своего брата и его детей. Если старики откажутся от дома и переедут вдвоем в какую-нибудь комнату, он будет вносить свой шиллинг, но только в этом случае. Тут уж грузчик со слесарем тоже отказались давать деньги. Они заявили, что несправедливо, если они будут платить по шиллингу в неделю, а мясник − самый старший из них и самый богатый − не будет давать ничего. Если он будет платить, то и они будут, а иначе нет. Как раз накануне рождества все они одновременно пришли к родителям в гости и каждый принялся обвинять остальных. Дело дошло чуть не до драки, кончилось же тем, что, понося и проклиная друг друга, они ушли и с той поры не появлялись даже близко.

Решив продать вещи, Мэри отправилась в скупочный мебельный магазин Дидлума, и управляющий сказал ей, что попросит мистера Дидлума зайти к ним в дом и посмотреть стол и остальную мебель. Мэри с нетерпением прождала все утро, но мистер Дидлум так и не пришел, и она вторично отправилась в магазин − напомнить о себе. Когда же наконец он явился к ним в дом, то весьма пренебрежительно отозвался и о столе, и о прочих вещах, приготовленных для продажи. Все, что он может предложить за стол, − это пять шиллингов, и то сомнительно, сумеет ли он вернуть эти деньги. В конце концов он дал ей тридцать шиллингов за стол, резное украшение над камином, кресло, три стула и две лучшие картины − одна представляла собой большую гравюру на металле «Добрый самаритянин», а вторая − «Христос благословляет младенцев».

Деньги он заплатил тут же, а через полчаса приехал фургон за вещами, и, когда их увезли, Мэри упала на коврик перед камином в разоренной комнате и разрыдалась.

Это была первая продажа. Постепенно, вещь за вещью, распродали всю мебель, чтобы заплатить за квартиру и купить еду. Дидлум, приезжая к ним, каждый раз делал вид, что оказывает им великую милость, чуть ли не благотворительностью занимается. Ему, мол, эти вещи не нужны. Дела плохи, может быть, пройдут годы, прежде чем ему удастся продать их. И в таком же роде. Раза два он спрашивал, не хочет ли Мэри продать часы, которые ее покойный муж сделал для своей матери, но Мэри бросало в дрожь при мысли о продаже этих часов. А потом наконец не осталось ничего, что хотел бы купить мистер Дидлум, кроме этих часов, а тут еще. Мэри проболела целую неделю и не могла шить, так что пришлось продать и часы. Мистер Дидлум дал за них десять шиллингов.

Мэри боялась, что