Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел

пенса, а тут еще бакалейщик, у которого они обычно покупали провизию, неожиданно отказался отпускать им в кредит. Оуэн отправился с ним побеседовать, и бакалейщик сказал, что весьма сожалеет, но не сможет больше отпускать провизию в долг, он, так и быть, не станет требовать с них долг за несколько недель, но нельзя, чтоб долг этот продолжал расти, его бухгалтерские книги и так уже полны долгами, которых никто не отдает. В заключение он выразил надежду, что Оуэн не будет поступать, как многие другие, − иными словами, − не станет покупать в другом месте за наличные деньги. Когда людям туго, они приходят к нему и берут у него провизию в кредит, а потом, как только появятся деньги, шастают через, улицу в магазин Монопольной компании − там все чуть-чуть дешевле, но ведь делать так − непорядочно. Оуэн признал, что это непорядочно, но напомнил бакалейщику, что они-то всегда покупают всю провизию в его лавке. Тем не менее бакалейщик остался непоколебим, он все повторял, что у него и так полно безнадежных должников, а на него жмут его собственные кредиторы. Пока они так разговаривали, глаза лавочника то и дело обращались к большому магазину на другой стороне улицы − большие, сверкающие буквы вывески, казалось, так и притягивали его взгляд. Однажды он даже прервал себя на полуслове и показал Оуэну маленькую девочку, выходившую из магазина со свертком в руках.

− Ее отец должен мне шиллингов тридцать, − сказал он, − а наличные они тратят там.

Фасад бакалейной лавки настоятельно требовал ремонта, и фамилия на вывеске «А. Крошки» так выцвела, что ее невозможно было прочесть. Оуэн хотел было предложить хозяину сделать эту работу в счет долга, но хозяин так бушевал, что Оуэн решил воздержаться.

Они еще не исчерпали кредит у булочника, но хлеба брали мало − когда человек в течение месяца ничего, кроме хлеба, не ест − ему вообще не хочется есть. Когда Оуэн вернулся домой после беседы с бакалейщиком, у них на столе лежала буханка прекрасного свежего хлеба, но, несмотря на голод, они не могли его есть, им казалось, хлеб застревает в глотке и проглотить его никак невозможно − даже с помощью чая. Чай они выпили − это было единственное, что поддержало их силы.

За следующую неделю Оуэн заработал восемь шиллингов − он несколько часов помогал Крассу отмывать и белить потолок и красить стены. Кроме того, ему досталась одна похоронная табличка. Он работал над ней дома и услышал, как Фрэнки, который в это время был на кухне, спросил мать:

− Мама, ты не знаешь, долго мы еще будем кушать только сухой хлеб с чаем?

Когда Оуэн услышал этот вопрос, у него мучительно заныло сердце, но вопрос так и остался без ответа − в тот же миг они услыхали, как кто-то взбегает по лестнице, дверь распахнулась, и в комнату влетел запыхавшийся, без шапки, весь в слезах Чарли Линден. На нем была старая и рваная одежда, заплатанная на локтях и коленках, но заплаты отрывались от изношенной материи. На ногах у мальчугана были черные чулки, сплошь в дырах, сквозь которые просвечивало тело. Подметки его башмаков совершенно износились, и пятками он касался пола. На одном подметка и совсем оторвалась, в дырку высовывались грязные, покрасневшие от холода пальцы. Что-то острое − то ли гвоздь, то ли осколок стекла, а может, острый камешек − прорезало ему ступню, и кровь из раненой пятки капала на пол.

Когда Чарли наконец заговорил, они все равно почти ничего не поняли из его сбивчивой речи, тем более что он все время плакал. Одно было ясно − дома у них случилось что-то серьезное. Чарли показалось, что его мать либо умерла, либо вот-вот умрет − она не говорит, не двигается и не открывает глаз.

− Пожалуйста, ну, пожалуйста, пойдемте к нам домой, посмотрите, что с ней такое.

* * *

Пока Нора собиралась к Линденам, Оуэн усадил мальчика на стул, снял с той ноги, что кровоточила, башмак, промыл ранку теплой водой и перевязал куском чистой тряпки. Они уговаривали его остаться у них с Оуэном и Фрэнки, пока Нора сходит к его матери, но мальчик не хотел и слышать об этом. Наоборот, в конце концов вышло так, что и Фрэнки пошел вместе с ними. Оуэну пришлось остаться из-за таблички, которую он начал надписывать.

Читатель помнит, что мы оставили Мэри Линден одну в доме после того, как она вернулась, проводив в работный дом стариков. Через полчаса из школы пришли дети и увидели, что мать сидит в кресле, уронив голову на руки, лежавшие на столе. Мэри была без сознания. Дети попробовали разбудить ее, но не смогли, страшно перепугались и принялись плакать, и вот тут-то Чарли вспомнил о матери Фрэнки, сказал сестре, чтобы она не отлучалась, пока он не вернется, и бросился к Оуэнам, оставив настежь открытую дверь.

Когда Нора с мальчиками добралась до дома Линденов, она обнаружила там двух соседок, которые услышали плач Элси и прибежали посмотреть, что случилось. Мэри уже пришла в сознание и лежала на кровати. Нора посидела с ней еще немного после того, как ушли соседки. Она разожгла огонь и напоила детей чаем в доме еще было немного угля и еды, оставшихся от того, что было куплено на три шиллинга, полученных в Опекунском совете, и немного прибрала в квартире.

Мэри ей призналась, что понятия не имеет, как быть дальше. Хорошо бы где-нибудь найти комнату за два − три шиллинга в неделю, она могла бы платить за нее из пособия от Опекунского совета, а себе бы подыскала хоть какую-то работу, чтобы прокормить себя и детей.

Эту печальную историю Нора рассказала мужу, когда возвратилась домой. Оуэн кончил уже надписывать похоронную табличку и, так как она почти высохла, надел пальто и понес ее к плотнику.

На обратном пути он встретил Истона, слонявшегося в тщетной надежде встретить Хантера и узнать у него, нет ли каких шансов на работу. Они пошли вместе. Истон поведал Оуэну, что с тех пор, как его уволили, он не заработал, считай, ничего, а заработанное, как обычно, ушло на плату за дом. Слайм уже от них съехал. Рут с ним не ладила, она вообще была в каком-то странном настроении, но, с тех пор как Слайм уехал, она нашла небольшую работу в меблированных комнатах на Большой аллее. Тем не менее, дела идут все хуже.