Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Тот быстро встал на четвереньки.

– Давай-давай, – похлопал его по плечувеликодушный человек.

– Она мой невеста! – сказал вдруг арап.

– Что?

Якову Михайловичу показалось, что он не такуслышал.

Арап же, тихо взвизгнув, обхватил своегоблагодетеля вокруг коленок и попытался свалить наземь. Это было до тогонеожиданно, что Яков Михайлович и в самом деле чуть не грохнулся.

Ошибся, выходит, в человеке. Неправильнуюопределил ему психологию.

Если уж такой герой, лучше бы заорал во всюглотку, вот тогда, действительно, было бы осложнение, а за коленки хватать –это что ж.

Яков Михайлович стукнул неблагодарного кулакомпо темени, а когда тот зарылся носом в землю, припечатал ногой пониже затылка,только хрустнуло.

На будущее дал себе зарок: больше никакихпсихологий-милосердий. Тоже еще доктор Гааз выискался.

За калиткой оказался какой-то пустырь снесколькими кривыми деревьями. Кому только пришло в голову огораживатьбесполезный участок хорошим забором?

Яков Михайлович сразу увидел, что здесь никогонет, однако не растерялся. Обежал по периметру, выискивая другой выход. Второйкалитки либо двери не нашел, зато обнаружил отодвинутую доску. Здесь-то они,голубчики, и пролезли, более негде.

Пробежал через монастырский двор, оказался науходящей вверх улочке. Там упал, прижался ухом к земле.

Звуки шагов доносились справа. Туда и кинулся.

Вон они, драгоценные. Тень повыше – этоМануйла, а рядом еще одна, женская, метет землю подолом.

А вот и я, милые мои объекты, ваш Ксенофонтов.

Рука потянула из кармана револьвер. Нечегомудрить, место прямо идеальное – ни души вокруг, ни огонечка. И церемонитьсянечего. Кто тут будет следствия затевать?

Догнать, бах ему в затылок, бах ей. Потом ещепо разу, для верности.

И все же Яков Михайлович не спешил.

Во-первых, длил мгновение, которое, как сказалвеликий литератор, было прекрасно.

А во-вторых, стало интересно, куда это оникарабкаются. Что им там понадобилось, на вершине Масличной горы?

Пророк и монашка свернули в какой-то двор.

Яков Михайлович через забор увидел, какМануйла разгребает кучу мусора, и взволновался: неужто клад? Даже вспотел оттакой мысли.

Потом оба – и Малахольный, и Рыжуха – исчезлив яме.

Очень любезно с их стороны, одобрил ЯковМихайлович. Потом яму опять мусором присыпать, и всё шито-крыто будет.

Полез в дыру, на горящий внутри огонек.

Оружие держал наготове.

Мануйла заметил выплывшего из тьмы ЯковаМихайловича, уставился поверх Рыжухиной макушки. А монашка ничего – как стояласпиной, так и осталась.

Нервно провела пальцами пониже уха, спросиладрожащим голосом:

– Вы были... там?

Сначала пришло телеграфное сообщение, письмопотом.

Служебная депеша, присланная в канцеляриюзаволжского губернатора из Министерства юстиции, с телеграфно-лаконичнымприскорбием извещала, что действительный статский советник Бердичевскийскоропостижно умер в Санкт-Петербурге от разрыва сердца.

В первый миг возникла слабая надежда, что этонедоразумение, ибо Матвей Бенционович был всего лишь статским советником, а не«действительным», но за первой телеграммой последовала и вторая: о том, чтотело отправлено таким-то поездом на казенный счет и прибудет на ближайшую кЗаволжску железнодорожную станцию тогда-то.

Ну, поохали, поужасались, многие и поплакали,потому что в Заволжске у новопреставленного было немало доброжелателей, неговоря уж об обширном семействе.

К вдове Марье Гавриловне, которая не плакала,а лишь повторяла: «Да нет же, нет, нет, нет!» и, как заведенная, всё моталаголовой, приставили лучшего доктора. Сироток временно забрала к себегубернаторша, и город стал готовиться к торжественной встрече тела и еще болееторжественному с ним прощанию.

Владыка Митрофаний словно закоченел от горя.Слезного облегчения ему, как и вдове, Бог поначалу не дал. Архиерей расхаживалпо своему кабинету, сцепив за спиной белые от судорожного сжатия пальцы, и лицоу него было такое, что челядь заглядывала через щелочку и тут же пятилась.Полночи прометался сраженный горем епископ, а перед рассветом сел к столу, упалголовой на скрещенные руки и наконец разрыдался. Хорошее было время –сумрачное, глухое, так что никто этой его слабости не видел.

Утром преосвященному сделалось плохо. Онзадыхался и хватался за сердце. Испугались, не приключится ли и с ним, попримеру любимого крестника, разрыва сердечной мышцы. Секретарь отец Усердовбегал советоваться к викарию – не соборовать ли. Но вечером с парохода принеслиписьмо, прочитав которое Митрофаний задыхаться перестал, сел и спустил ноги скровати.

Перечел. Потом сызнова.

На конверте корявым почерком, с ошибками, былонакалякано: «Город Заволжск Заволжской же губерни архерею Митрофану скорей иштоб сам прочол а боле никто» – потому, собственно, и принесли больному, что«скорей» и «боле никто».

Внутри мятый листок. На нем рукойБердичевского написано: «48-36, отправь эту записку почтой, сверхсрочнымтарифом по адресу: Заволжская губерния, город Заволжск, архиерею преосв.Митрофанию в собств. руки». Что означает это загадочное обращение, почему оновыведено печатными буквами и в каком смысле «48-36», Митрофаний не понял, нобыло ясно, что послание чрезвычайной важности и, возможно, содержит разгадкупетербургского несчастья.

Владыка так внимательно разглядывалмалосодержательную записку, что не сразу догадался повернуть листок другойстороной.

Там-то и оказалось само послание, вкривь ивкось написанное уже не печатными буквами, а лихорадочной скорописью.