Пелагия и красный петух - Борис Акунин

«Буквы скачут – пишу в коляске. Хорошо, чтодождик – закрыл верх, и не видно. Пелагия в опасности. Спасайте. Кто виновникзнаю, но вам знать не нужно, и не пытайтесь. Поезжайте к ней, увезите как можнодальше, на край света. Сам больше ничего не смогу. Следят и, конечно, будутследить. Пускай. Я придумал отличную комбинацию. «Этюд Бердичевского» – сжертвой фигуры в обмен на надежду спасти безнадежную партию. За семью не прошу.Знаю, и так не оставите. Прощайте. Ваш сын Матвей».

Тут владыке оказалось довольно и одногопрочтения. Он не стал ни гипотезировать, ни вдумываться в смысл не слишком-товразумительного письма, а воспринял его как прямое и ясное указание к действию.В преосвященном пробудился бывший кавалерийский офицер: когда горн трубит «ватаку» и началась сабельная сшибка, не до рассуждений – слушайся лишь своегоинстинкта да бешеного тока крови.

Слабости как не бывало. Епископ вскочил спостели, зычно кликнул келейников и секретаря.

Минуту спустя архиерейское подворьепревратилось в пробудившийся вулкан. Один келейник скакал на пристань,заказывать паровой катер до Нижнего. Другой сломя голову бежал на телеграфбронировать железнодорожный билет от Нижнего до Одессы и каюту на скоростномморском пароходе. Третий был отправлен к губернатору с наскоро писаннойзапиской, которой Митрофаний извещал, что должен срочно уехать и что отпеватьБердичевского будет викарий. Бог весть, что должны были подумать егопревосходительство и все заволжское общество по сему поводу, но преосвященногоэто сейчас совершенно не занимало.

Отдав вышепоименованные распоряжения, владыказанялся одеванием и спешными сборами в дорогу. Усердов же, улучив минутку,когда архиерей уединился в гардеробной комнате, не совладал с любопытством –стянул со стола письмецо, от которого с Митрофанием свершилась такаячудодейственная перемена. Записка от покойника чрезвычайно заинтересовала отцаСерафима – до такой степени, что секретарь даже решил сделать списочек себе вкнижицу. Увлекшись этим занятием, архиереев письмоводитель не услышал, как вкабинет вернулся преосвященный, уже в дорожной рясе, но пока еще необутый, водних чулках.

Когда Усердов обнаружил, что застигнут, лицоего исказилось от страха, побледнело. Он попятился от бесшумно подступавшего кнему епископа, затряс головой, но не смог вымолвить ни слова.

– Ах вот оно что, – зловеще протянулМитро-фаний. – Мы с Матюшей голову ломали, откуда наши секреты делаютсяизвестны зложелателям, а это всё ты, Иуда. И про сапожный след донес, и проПалестину. Кому служишь? Ну!!!

Это самое «Ну!!!» владыка гаркнул так, чтозазвенела люстра, а секретарь бухнулся на колени. Его замечательно красивоелицо сейчас было не особенно хорошо.

– Говори, паскудник!!!

Секретарь молча ткнул дрожащим пальцем впотолок.

– Начальству? Из карьерных видов? Знаю,епископом хочешь стать, оттого и не женился. Кому доносительствуешь? В Охранку?В Синод?

Преосвященный взял трепещущего Усердова зашиворот, тот зажмурился и наверняка выдал бы свой секрет, но Митрофаний разжалпальцы.

– Ладно. Матюша не велел допытываться – небуду. Он министерская голова, зря не запретит. А это тебе напоследок моепастырское благословение.

Коротко размахнулся – точь-в-точь как многолет назад, во времена юнкерских драк – и двинул отца Серафима по физиономии, дабезо всякого символизма, а самым убедительным образом, так что нос хрустнул исъехал набок.

Бедняга повалился на ковер, залившись кровью.

Будет епископом, мельком подумал Митрофаний,направляясь к выходу. Непременно будет. Только с кривым носом.

В прихожей ждал келейник с наскоро собраннымчемоданом. Преосвященный размашисто перекрестился на висевшую против входаикону особо почитаемого им святого – апостола Иуды Фаддея, утешителяотчаявшихся и покровителя безнадежных начинаний. Схватил посох, широкополуюдорожную шляпу и выбежал во двор, где уже томилась запряженная четверка.

С тех пор как принесли письмо, не минуло иполучаса.

Двумя днями позднее, перед тем как сесть наодесский пароход, Митрофаний отбил телеграмму отцу архимандриту, виерусалимскую миссию: известно ли его высокопреподобию о местопребывании издравии паломницы Лисицыной?

Успел получить ответ. Архимандрит докладывал:да, была такая, остановилась в гостинице, однако уже восемь дней, как отъехалав неизвестном направлении, и с тех пор не объявлялась, хотя ее вещи по-прежнемув комнате.

Митрофаний заскрипел зубами, но отчаиватьсясебе запретил.

Все пять дней, пока пароход плыл до Яффы,молился. Никогда еще, кажется, не предавался этому занятию стольпродолжительное время, почти вовсе без перерыва.

Богомольцы толпились у окна каюты, взирали накладущего земные поклоны епископа с почтением. Меж ними даже возник уговор – недокучать святому человеку личными просьбами о благословении, пускай благословитвсех разом, перед высадкой.

На восьмой день после отъезда из Заволжскапреосвященный был уже в Иерусалимской православной миссии. Сразу же направилсяв канцелярию, узнать, не вернулась ли духовная дочь.

Как же, сказали ему. Была, на следующий жедень после запроса вашего преосвященства. Мы немедля отправили в Одессуповторную телеграмму, да, видно, она вас уже не застала.

– Слава Тебе, Господи! Где Пелагия? – вскричалМитрофаний, у которого от облегчения чуть не подкосились ноги. – Здорова ли?

Не можем сказать, отвечают. Саму ее никто изнаших не видел. Однако в прошлую субботу из гостиницы от госпожи Лисицынойприходил мальчишка-рассыльный и принес пакет для вашего преосвященства.Назавтра отец архимандрит послал к постоялице сообщить, что владыка Митрофанийтревожится о ее здравии, но Лисицыной в нумере не было. И впоследствии застатьее ни разу не удалось, сколько ни посылали.

Поняв, что больше ничего не добьется, владыкасослался на усталость после долгой дороги и уединился в покоях, предназначенныхдля особенно почетных гостей. Не сняв даже шляпы, сел за стол и трясущимисяруками вскрыл конверт.

Увидел целую стопку листков, исписанныхзнакомым почерком. От волнения уронил пенсне и крест-накрест разбил правоестеклышко. Так и читал, через распятье трещин.

«Владыке Митрофанию света, силы, радости.