Тьма лесов, тьма болот - Максим Ахмадович Кабир

Коля в ярости схватил ее за шею. Аленка спокойно и властно смотрела на него. Коля оттолкнул ведьму. Да, именно ведьмой она была! Гадкой колдуньей!

— Ты клялась быть моим другом.

— Я сделаю тебе одолжение, — сказала Аленка презрительно. — Пойдем.

На этот раз создание медлило минуту. Наконец запахло серой и оно выбралось из щели.

— Ядущий скверну, ты не заболел? — Аленка потрепала зверя по загривку. Козленок хромал и смотрел на людей слезящимися глазами. Шерсть зияла проплешинами. Нос гноился. Аленка сказала, ласково глядя на существо: — Я все сделала так, как в бабушкиной книге написано, только жертву слабую принесла — куклу Барби. Вот он и болеет, исчезает потихоньку. Надобно нового фамильяра сотворить. А ты, дружок, в последний раз выплюнь и делай что велено.

Козленка стошнило потоком слизи, он пошатнулся и рухнул обратно в трещину. Пошел дымок. Аленка посторонилась. Коля наклонился, чтобы рассмотреть отрубленную руку, лежащую в луже нечистот. Зеленого цвета кисть, которую козленок выблевал, явно не человеческую, когтистую и поросшую грибами, как лесной пень.

— Что это? — прошептал Коля.

— Кто знает, — задумчиво ответила Аленка, поднимая грабли, сжимая их покрепче. — Мало ли что он ест в аду. Мало ли чем вы питаетесь.

— Что ты попросила, ведьма?

— А ты догадайся.

Коля начал разворачиваться, но Аленка ударила его граблями. Зубцы вонзились в спину Коле. Он охнул и мешком свалился на землю. Лицо угодило точно в щель. Коля затрясся всем телом, словно во время приступа эпилепсии. Раздался хруст костей. Аленка наблюдала, опершись о грабли. Колина плоть менялась, конечности укорачивались, усыхала голова, выпадали волосы. Наконец из груды одежды выбрался юный козленок, запрыгал вокруг Аленки, ластясь к ногам.

— Таким ты мне больше нравишься.

Козленок подхватил странную зеленую лапу и принялся ее жевать. Позволил хозяйке взять себя на руки. Аленка утопила пальцы в шерсти и улыбнулась.

— Выплюнь и сделай, — сказала она.

Ряженый

Антонина. 1831 г

— А что, — спросил мельник Аким, наливая полную рюм- ку, — никак в доме Пасынков поселился кто?

Аким пребывал в настроении благостном. От печи исходил приятный жар, желудок переваривал галушки, водка грела, да еще снаружи так густо падал снежок — красота! Даже Клавдия, супружница, сегодня не казалась мужу ни толстой, ни уродливой. В тепле и уюте Аким потерял бдительность.

— Кому там селиться? — вступила в разговор теща. Она, по обыкновению, пряла в уголке, под иконами. — Как дочь Пасынков, шестнадцатилетняя Антонина, от болезни сердца умерла, так они и уехали с концами, а изба дырявая совсем, зимой вьюга в горнице метет.

— А я говорю, поселились!

— Ты откуда знаешь, — спросила Клавдия хмуро, — про Пасынков дом?

Аким понял, что сболтнул лишнего.

— Так я мимо шел, — зачастил он, краснея, — в оконце предбанника свет видел.

Он вспомнил притрушенную снегом баню — сруб у покосившейся хаты.

— Так это не жильцы, — смекнула теща, — это Святочницы. Они в опустевших избах да банях живут, откуда святых унесли и где дурное случилось. Антонина ведь не просто так померла, а в бане перед зеркалом. Гадала она, суженого-ряженого увидеть хотела. Видать, такое увидела, что не вынесло сердечко. Верно, Малания завтра, нечисть на Маланию резвится, кровушки хочет. Ты крестись, они креста боятся.

— Ладно, мамка. — Аким намеревался закончить беседу, но не тут-то было.

— Когда и куда ты шел? — спросила Клавдия строго.

— Утром… муку носил отцу Егорию.

— Ой, Егорию ли? Ой, утром ли? А не час ли назад ты, козлище, до Марички-потаскухи шастал?

— Побойся Бога, — вскипел Аким, — при матери, при иконах мужа оклеветала!

Теща хмыкнула и покачала седой головой, а Клавдия выхватила у мужа склянку.

— Хорош! До коляды последнюю прикончишь! Вылупок, Бож-ты мой милый, как есть — вылупок.

Щедрий вечір,

Добрий вечір,

Добрим людям

На здоров’я…

Смех и задорная песня неслись над деревней. Сыты волы, сыты псы, сыты добрые люди. Ох, крепок морозец! Ох, вкусна кутья!

Молодые с гогочущей и блеющей, обутой в красные черевики козой обходили хаты, меланковали. Коза танцевала и требовала горилки. Соседи угощали, допытывались, кто под рогожей, под личиной козы. А на Маланию нельзя себя выдавать: коза так коза, медведь так медведь.

— Посевов вам щедрых! Деток вам здоровых!

Круглая луна вынырнула из-за туч. Снег хрустел и искрился. А на Маричку во дворе напал черт. Выскочил из-за калитки — и ну мять.

— Да что ж ты! Да я тебя!

Маричка хлопнула по пятачку ладонью, съехало набок волосатое рыло.

— Аким! — ахнула девушка.

Мельник впился долгим поцелуем в алые губы.

— Любимая, неземная!

— Глупый! А Клавдия как найдет?

— Не страшно мне, — храбрился Аким, — я вон — черт рогатый, на рынке маску купил, кожух наизнанку надел. Клавдия не знает, я только что возле нее гоголем прошел — она бровью не повела.

— Она здесь? — завертелась Маричка.

За забором пели ряженые. Девчата выскочили к колодцу погадать.

— У братьев она, а я сбежал.

Вновь поцеловал Аким Маричку, обнял крепко. Она захихикала.

— Что, с чертом пойдешь?

— А пойду, — решилась девушка.

Через час вышли они под снежок, на распутье.

— Ну иди, иди, — сказала запыхавшаяся Маричка, — пока не ищут тебя. Иди, иначе худо будет.

И словно сглазила. Со стороны церкви раздались шаги, показались в сумерках три фигуры. Братья Клавдии и сама Клавдия посреди. Маричка ойкнула, толкнула от себя Акима. И он, проклиная супружницу, ринулся по тропке прочь.

— А что за хвостатый с тобой тут щебетал? — спросила Клавдия Маричку.

— Померещилось тебе, — ответила девушка.

— Мы догоним, — сказал брат Клавдии и хлопнул в ладонь кулаком.

Аким мчал со всех ног. Встречная детвора смеялась: куда летишь, чертяка? По пути потерялся хвост, в маске было трудно дышать. За спиной, за поворотом — оклики скорых на расправу шуринов. Изба Пасынков справа. Баня рядышком.

Аким отворил калитку, достиг сруба. Дверь оказалась не заперта, он шмыгнул внутрь, отдуваясь. Чу! Бегут, бегут… прямо по улице. Пронесло!

Аким побрел по скрипучим половицам — отдышаться, скинуть чертячью шкуру. Луна озаряла предбанник, грязь да хлам. В баньке брезжило призрачное свечение. Аким вспотел под вывернутым наизнанку кожухом. Осторожно ступая, он приблизился к дверному проему, глянул внутрь и оробел.

Обнаженная девушка сидела перед большим зеркалом, сжимая в руке свечу. Аким видел ее сзади и спереди — в отражении. Волнистые волосы ниспадали на грудь, юное лицо было взволнованным, веки — опущенными. Воск капал на грязные доски. Аким узнал Антонину, дочь Пасынков, преданную земле