Тьма лесов, тьма болот - Максим Ахмадович Кабир

глаза и рога на головах. Вслед за ними повернулась и Ульяна. Белки ее огромных глаз отливали розовым, а зрачки были парой красных точек. Черные губы раздвинулись в голодной ухмылке, блеснули зубы. Павлик попытался бежать, но споткнулся и упал в лужу. Ульяна взлетела в воздух, перемахнула через кусты и оказалась перед беспомощной жертвой. Демоны облизывались за ее плечами.

— Старшего — душа, младшего — мясо, — проворковала мачеха. Последним, что увидел Павлик, были разверстые пасти адских тварей.

Ульяна закончила приготовления, когда муж, шестой по счету отец-одиночка, спустился на кухню, потирая опухшие веки.

— Господи, я проспал.

Слово на букву «г» заставило Ульяну передернуться.

— Садись завтракать.

— Поздно. Побегу на работу. А Павлик где?

— На сковороде. — Ульяна икнула. Ее живот заметно вздулся. Муж посмотрел на нее рассеянно.

— Ладно… передавай ему привет.

— Обязательно. — Ульяна протянула мужу ланч-бокс. — Перекуси по дороге, милый. Мясо с грибами.

Папоротник

Марья. 2010 г

Оглядываясь ретроспективно на свою жизнь, Марья видела боль, и слезы, и краткий безоблачный миг в самом начале, когда жива была бабуля.

Родилась Марья в живописном городке, окруженном хвойными лесами и величественными горами, и с детства впитала истории о говорящих животных, опасных ночных существах и заговоренных кладах. Марью и ее брата Ивана бабушка водила заповедными тропами, поясняла: «Горы до сих пор кишат нечистью, а уж раньше тут, куда ни ступи, лешие, бескуды да злыдни». Тучу показывала: «Это дракон Шаркань летит о двенадцати головах, им демон Витренник погоняет». А вон следы на полянке: коварные мавки пробегали. Марья слушала, дыхание затаив, Ваню держала за руку, чтоб не так страшно было. Ваня скучал, он был на пять лет старше, не верил он в мавок.

Все изменилось в девяностом, словно сглазили. Бабушка умерла. Отец из семьи ушел. Марья с братом со школы возвращаются, а в доме мужики какие-то, вылитые лешие. И у мамы глаза пустые.

Соседи детей жалели, подкармливали, охали: «И к нам зараза добралась, отрава поганая». Марья знала: дело не в отраве, просто в маму бес вселился. Съел маму бес, ее труп Ваня обнаружил: предплечье жгутом обмотано, шприц на полу.

Те же соседи позже шептались: «Ванька в родителей удался, яблоко от яблоньки». Не понимали, глупые, что это бес из мертвой мамки в мальчика перепрыгнул.

Про опекунов Марья вспоминать не хотела, придумала себе, что ее русалки воспитывали. Выросла она, точно тростник: в тростнике очеретяник живет, а в Марье жило горе. Ваня вещи из хаты выносил, все вынес и пропал.

В восемнадцать Марья вышла замуж. Супруг бил, но не сильно, а через год с любовницей сбежал. Если Витренник людям отсыпает беды из мешка, то весь мешок он на Марью растратил. В двадцать три она чувствовала себя развалиной, рыжие волосы, так восхищавшие бабушку, потускнели. Но теплилась в ее сердце надежда. Марья молилась — и Господу Богу, и разным существам в лесах. Кто-то услышал.

Второго мужа ей послали, чтоб рассчитаться за несправедливость. Был Толик высоким и веселым, трудолюбивым и добрым, улыбкой умел тьму прогнать. С ним Марья расцвела, ему подарила ребеночка. И началась новая жизнь. Толя ремонт сделал, вторую комнату под детскую отвел. Если Иришка — в честь бабушки названная — плакала среди ночи, сам укачивал, жене говорил: «Ты спи, родная». А Марья, наоборот, боялась, что спит, что вот-вот проснется, и будут опекуны, и первый муж, и вонь ацетона.

Потом вернулся Ваня. Рано утром ввалился в дом, смуглый, отощавший за годы скитаний. На Толика зыркнул презрительно, проигнорировал протянутую руку, не разуваясь, пошел по коврам в детскую.

— Что, сестренка? — ухмыльнулся он, закуривая. — Одна комната — моя по закону. Буду с вами теперь куковать.

Словно пара угольков, вспыхнули его зрачки: бес шевельнулся в душе Вани, но лишь Марья это заметила.

Через неделю, на Ивана Купала, она отправилась в лес. Это была ее традиция — в ночь на двадцать пятое июня искать легендарный цветок папоротника, распускающийся лишь на миг и дающий человеку, его нашедшему, власть над злыми духами. Толику она ничего не сказала, он бы с ней захотел пойти и не понял бы, что поиски крайне опасны, что нечисть стережет волшебство.

Стояла теплая ночь, сорочка прилипала к телу Марьи, а корни деревьев норовили опутать ноги. Она шла куда глаза глядят и выбилась из сил среди высоких сосен. Собиралась возвращаться, но тут заметила свет, брезжащий в чаще. Верно, туристы. Или влюбленная парочка нежится у костра.

Только вот на костер свечение вовсе не походило. Марья двинулась вперед.

Посреди поляны пылал алым огнем фантастический бутон. Отсветы скользили по шершавым стволам берез. Папоротник! Марья пошла по лишайнику, завороженная. Ее волосы стали еще рыже́й, чем обычно, будто отразили магический свет. Марья упала на колени и потянулась к бутону. В эту секунду цветок распался, превратившись в горстку светлячков, которые закружили перед потрясенной женщиной и пропали без следа.

Ловушка!

Марья вспомнила истории бабушки о фальшивых цветках папоротника, которые нечисть использует как приманку. Она попыталась бежать, но было поздно. Из темноты, скрипя суставами, к ней приближалась деформированная фигура. Растопыренные руки-коряги, сучья, кора вместо кожи, ветви-рога с проросшими листочками, пеньки в черном дупле рта. Леший навис над добычей, нетерпеливо урча.

— Стой! — воскликнула Марья. На пороге смерти вспомнилась бабушкина наука. — Не меня!

Лапа с деревянными пальцами застыла в полуметре от Марьи. Ужасная морда, искаженная вечным голодом, кишела муравьями.

— А кого? — проскрипел леший.

— Братика, — выдохнула Марья. — Он мне не семья больше.

Лесное чудовище помедлило. За его спиной филины и козодои устраивались на ветвях, сверкая глазищами. Жук-короед выполз из пасти лешего и скрылся в его же ноздре.

— Хорошо, — внезапно сказала нечисть. — Смажь кровью дверной косяк, я приду завтра ночью. Пусть все спят.

— Спасибо! — Марья бросилась домой.

Наутро происшествие в лесу казалось дурным сном, но она знала, что все было взаправду. Марья качала дочь, готовила еду и все посматривала на дверь, с наружной стороны которой темнел мазок свиной крови. К ужину она подала мужчинам наливку. Ваня и Толик выпили, не чокаясь, поели молча и вырубились вскоре, убаюканные снотворным. Наступила ночь.

Марья дрожала под одеялом, напрягая слух, рядом посапывал любимый муж, на улице надрывались лаем собаки. В полночь что-то вошло в дом.

Столетия назад оно было человеком, человеком дурным, жестоким, погибшим от вражеской стрелы и погребенным в лесу. Все эти века оно жило необъяснимой и страшной жизнью.

Пальцы-веточки коснулись Ваниного лица.