Колкая малина. Книга вторая - Валерий Горелов

кто долго едет на чужом горбу,

Не видят ни бревна и ни соринки.

Случилось с петухом публичное несчастье,

А его имя — в титуле Римских императоров.

А всё из-за его активного участия

В завоеваниях новых триумфаторов.

Шея

Все мы когда-то были эмбрионами,

А мать для нас была первопричиной.

Мы были человеческими клонами,

Притянутыми нитью-пуповиной.

Мы были иждивенцами по статусу,

В соответствии с законами природы.

Но кто-то прилепился к этому оазису,

Оттуда и качал свои доходы.

Нашейный статус был всегда в цене.

Бесконечно много разных хомутов,

Их на шею надевают, как красивое кашне,

А получается удавка для лохов.

На хорошей шее ехать — не в горбах трястись,

И тебя уже признали в роли кукловодной.

Только обещать побольше не скупись,

Ведь нету шеи крепче, чем народной.

Сидеть удобно, когда свесишь ноги,

Здесь важно правильно на уши нашептать.

И не надо, чтобы было по дороге:

На развилке можно шпорами поддать.

В тропическом лесу орхидеи расцветают,

Они паразитируют на чужом стволе.

Любые иждивенцы чужое отбирают,

Присосавшись к чьей-нибудь судьбе.

Юз

Кого сейчас пугают египетские казни?

Всё — за воздушный поцелуй на рыцарском турнире.

И наплевать на бешенство — болезнь водобоязни,

Когда палата номер шесть в собственной квартире.

Слёзы как вода, чего их там бояться,

Они каплями прозрачными липнут на лицо.

Но если сильно хочется за своё подраться,

Резко тормозни, чтоб юзом повело.

Юз, он и числитель, он и знаменатель,

В итоге дробь становится нулём.

Эту арифметику учит обыватель,

При всех тревогах оставаясь ни при чём.

Лукавили от трусости и от шкурной выгоды,

И от мировоззренческой причины,

А жадная кишка свои диктует выводы

В угоду существующей доктрины.

Проскользнуть, затихориться, невнятно говорить,

Никогда не спорить и глаз не поднимать,

И где только получится, грамотно сьюзить —

По этой схеме многие пытались выживать.

Кого теперь пугают египетские казни,

Когда свою свободу так стали понимать?

Видно, что заразна болезнь светобоязни,

И никто не знает, как с ней воевать.

Безумие

Паутинки трещин на стекле,

За стеклом осенний ветер куролесит.

Я в безумии пытаюсь врать себе,

Что кто-нибудь придёт и поровну отвесит.

В нависших облаках мелькает Баба-яга

В цыганской шали и затертом шушуне.

Она хочет сунуть в печь Ивана-дурака,

А мне, безумному, казалось, что угрожает мне.

Уже давно благоуханные сирени отцвели,

Их голые фигуры ветры загибают.

Если навестить безумных не пришли,

Они от этого не очень и страдают.

Я сам себе поэт и сам себе танцую,

Безумным всё равно — что вальсы, что фокстрот.

Я сам себя люблю и сам себя целую,

А если поведут — пойду на эшафот.

Меня сюда давно определили:

Я пытался с детства звезды подсчитать.

Меня, безумца, закрывали, а сами поучали,

Что выгоднее курицу с перьями сожрать.

По нашим медицинским заключеньям

Народу можно много понабрать,

Но, вопреки лечебной практике и мненьям,

У безумца невозможно свободу отобрать.

Блажь

В поле жёлтое с цветущею сурепкой

Он свою женщину гулять не приведёт,

И не будет угощать простенькой конфеткой,

И в ресторан на «Жигулях» не повезёт.

Не подстелет ей соломки с луговой травы,

А застелет шёлковую простынь «Живанши»,

Из её туфельки шампанского глотнёт,

И, растопырив крылышки, соловьём споёт.

Бизнес-классом самолёт на жаркие Мальдивы,

Кокосовые пальмы и розовый восход —

Это вам совсем не на даче сливы

И не из шиповника оранжевый компот.

И, конечно, никуда без Рима и Парижа,

Это обязательно для общего престижа.

Мир залипает на губах, как сладкая халва,

И кажется — всё это на вечные года.

Но недолго кавалер чешуей блистал,

К чему она его не принуждала.

На мелкие монетки развалился пьедестал,

И жёлтая сурепка в поле хохотала.

Отделите жизнь реальную от блажи,

И не пытайтесь влезть в одежды махараджи.

Вам бы лучше к острову затерянного мира,

Но только по тарифу простого пассажира.

Была нужда

Неужели то, что делали, не имело смысла,

И весь сценарий проклят изначально?

А жизнь и смерть — два груза коромысла,

И как их ни несёшь, всё кончится печально.

Затекла спина под тяжёлым грузом,

И наших откровений давно уже не ждут,

А любые ожидания закончатся конфузом,

А в ощущениях останутся тошнота и зуд.

В дурных приметах нету намерений,

И пусть мерещатся дубовые гробы;

И кто не принимает собственных сомнений,

Точно остановится у заданной черты.

Пыльная дорога, следы от голых ног.

И если ничего больше не мешает,

Проглоти налипшей горечи комок

И знай — тебя никто не провожает.

А всё, что делали, — во всём была нужда:

Нас воспитали драки и разлады,

Нас делала солдатами вражда,

И мы не ждали для себя пощады.

Как бы удержаться от аплодисментов,

Когда они друг друга будут гнать взашей,

Когда с насиженных сдирают постаментов

Самих себя восславивших вождей?

Зарисовка с натуры