Горькая полынь моей памяти - Наталия Романова

  Равиль ежедневно наблюдал за разрушающимся миром некогда сплочённой семьи, смотрел на руины, оставшиеся после девочки, не знавшей в детстве любви, не признающей ценностей любимого, не разделяющей взглядов семьи мужа. Виновна ли девочка? Виновен ли волк, сжирающий овцу в ночи, или блесна, заманивающая рыбу на стол рыбаку? Стоит ли надеяться на крепкий дом, если фундамент – щебень, песок и пустоты.

  Он устал от противостояния с женщиной, которую любил, ему надоело ждать проявления свободной воли. Задрало смотреть на женщину, он хотел глядеть в одну сторону с ней. Противоположности притягиваются? Плюс и минус примагничиваются? Он – не сплав металла, он – человек. Равиль не желал своей семье участи Файзулиных, понял – идёт по пути Дамира, с той разницей, что на плаху всходит медленно, не первый год, волоча за собой мать, отца, младших брата и сестру, наблюдавших немое противостояние проигрывающих раз за разом родителей с сыном.

  Равиль отчётливо понял, что желает женщину, идущую рядом, разделяющую его взгляды на жизнь, на окружающий мир. Чтобы хотела того же, поступала так же. Разделяла вкусы, увлечения, желания. Он хотел жить. Жить с женщиной, а не бороться за власть. Власть в отношениях. В доме. В постели. Бороться по любому поводу и без оного.

  Натка не поняла, не захотела слушать, не смогла. А он устал ждать и доносить свои желания. Однажды становится мало спущенных тёплых колготок…

  Карима вошла в его жизнь на цыпочках, источая аромат вербы от рыжеватой копны волос и полупрозрачной кожи. Хрупкая, как когда-то Натка, не надломленная, не видевшая грязь и пошлость этого сраного мира, не носившая колготок из грубой шерсти, она окрашивала чёрно-белые цвета вокруг Равиля в цветные.

  Девочка, посмевшая поставить ему ультиматум. Это было… забавно… и как-то вдруг – всерьёз. Она не шутила, и это подкупало. Она смотрела в одну сторону с Равилем, хотела того же, разделяла его убеждения, желания. Она вся была продолжением его желаний, воплощением мечтаний, далёких, юношеских, искренних, не испачканных действительностью.

  Цветы вербы – невозможно хрупкие, ветки – тонкие. Она распускается одной из первых, словно даёт природе знак – проснуться, откинуть зимний сон, врывается тонким запахом весны, будоражит сознание.

  Равиль принял условие маленькой девочки и сдержал своё слово. Это не было сложно, каждой клеткой существа он понимал безусловную правильность происходящего. Необходимость.

  Он привёл маленькую к решению, как опытный лоцман по узкому фарватеру к нужной пристани. Подготовил пути отступления, мысленно согласившись с тем, что стать авиаконструктором – её мечта, усмехаясь про себя повторению сценария. Он верил – они смотрят в одну сторону.

  Карима подошла ему идеально, как только могут подходить люди. Если в мире существует гармония, то именно маленькая – её источник, не терпящий нарушения внутренней атмосферы.

  Она дала ему не дом, не семью, не детей, она подарила Равилю себя. Того самого, ещё не увидевшего спущенные тёплые колготки… Он любил Кариму. Любил её!

  Он держал на руках сыновей, которых она родила ему. Он целовал её губы жарко и страстно, ловя не менее страстный, ставший со временем умелым, ответ. Ел с тарелок, купленных её руками, пищу, приготовленную ею. Он не представлял, что существует мир за пределами запаха вербы и тонких, хрупких веток. Ему был не нужен тот мир.

  Равиль покрутил в руках белый конверт с надписью Наткиной рукой «Юнусову»… Куриный бог сквозь бумагу жёг руку.

  – Смотри, куриный бог, – крикнул кареглазый мальчишка на берегу Волги. – Держи, он принесёт тебе счастье.

  – Нам, дурень ты, нам, – засмеялась тонкая девочка.

  Через двадцать лет мальчик, ставший мужчиной, смотрел в глаза той самой девочки и видел лишь уставшую женщину – тень от прежней Натки.

  Почему он оказался в этой ситуации, в снятой на его же средства квартире? Зачем ответил на поцелуй в машине, когда всё, что собирался – подвезти Нату домой и обговорить её отъезд. Несколько лет назад, накануне свадьбы, отказаться от близости с ней было физически больно. Ему помогло упрямство и пронзительное желание новой жизни, без тени Иванушкиной за плечами. В этот раз было просто уйти, но он позволил ей проявить инициативу, ответил, наблюдая словно со стороны за карикатурой на близость. Дело не в умениях, знаниях, темпераменте. Секс – это не «куда», а «с кем» – именно так считал Равиль. И ему оказался не нужен секс с Иванушкиной Наткой. Даже обладай она умениями гимнастки из цирка дю Солей, сам Равиль ощущал себя лишь грустным клоуном на чужом представлении.

  Они поменялись местами. Теперь Натка хотела его, а он не желал. Не мог. Поддавшись похоти, он понял, что слишком дорого платит за произошедшее. Он не хотел видеть скулящий взгляд Натки и полные счастья глаза жены в одной жизни. Желал сбросить невыносимый груз со своих плеч. Хотел свою жизнь. Свою!

  – Я выкуплю твою квартиру и дом твоей матери, дам денег столько, сколько тебе понадобится, чтобы начать новую жизнь, и ты исчезнешь навсегда из моей жизни. Я не хочу знать, где ты будешь жить, с кем и сколько лет.

  – Я не гнойный рудимент, чтобы вышвырнуть меня из своей гладкой, красивой жизни, Юнусов! – кричала Натка.

  Эшекь! Даже тогда его вело от раздувавшихся ноздрей и потемневшего взгляда, даже тогда он помнил тёплые колготки и всё, что было после.

  Кариму и Натку свёл случай, предновогодняя толчея в магазинах.

  Новый год… Новая жизнь… Новое, мать его, счастье!

  – Твоё предложение в силе? – спросила Натка по телефону, сразу после отъезда Каримы к родителям.

  – Да, – детали он обговорил заранее.

  – Мне нужны деньги.

  – А мне моя жизнь, – усмехнулся Равиль в трубку. Если бы он мог её купить… Если бы только мог.

  Должно быть, в том конверте было письмо от Натки, должно быть, куриный бог значил для неё больше, чем все украшения, подаренные за годы связи с Равилем. Должно быть, ей было необходимо сказать прощальные слова.

  Равиль порвал пакет надвое, потом ещё раз, не читая. Куриный бог выпал на сиденье, мигнув дыркой в кривом теле, как выбитым, страшным глазом. Равиль усмехнулся, подбросил ничего не значащий камень в руке и вышвырнул его на улицу – тому, кому приметы приносят счастье.

 Серпантин резко огибал гору, врезаясь в пространство между скал, из-за которых смотрело сероватое, сливающееся с небом море. Равиль успел схватить руль, крутануть вправо, но фары встречной машины уже ослепили… Один оглушающий звук. Один сплошной удар.

  И только где-то вдали смотрел в небо продолговатым глазом на кособоком тельце куриный бог, найденный на берегу Волги, утопающей в одурманивающем разнотравье душного лета.

  *Эшекь – осёл на турецком.

 Дамир. Южное побережье. Прошло полтора года после встречи с Элей