Горькая полынь моей памяти - Наталия Романова

  Дочь Дамира Файзулина. Редкое сходство, девочка похожа не столько на самого Дамира, сколько на их с Каримой мать. На саму Кариму, на Алсу. Перегруз для Каримы. Всё, что случилось в последние дни – перегруз, Равиль понимал это, как никто.

  – Хорошо, – он посмотрел внимательно на заплаканное лицо и сухие, спокойные глаза. Его маленькая, домашняя девочка. Успокаивает тебя мысль о доме… Успокаивает? – Няню возьми.

  – Сама, – она ещё раз покосилась на Элю и притихшую дочь героя Серафиму. – Я пока ничего маме говорить не стану.

  – Правильно. – В постановке этого прибрежного театра нужно разобраться сначала актёрам, а уж потом приглашать зрителей.

  Карима уехала, Дамир, спасибо Всевышнему, забрал невыносимую девчонку, палата Равиля погрузилась в тишину, как и телефон. Он написал несколько сообщений, так и оставшихся без ответа, закрыл глаза. Голова болезненно кружилась. Врачи настаивали на госпитализации, Равиль согласился на два дня – не более. Что с ним случится? Валяться, вытянув ноги, он может и дома, и в доме тёщи, главное – рядом со своей семьёй.

  Пискнул телефон, Равиль мгновенно прочитал сообщение. Нахмурился. Набрал номер. Выругался про себя на турецком, как случалось с ним при сильном раздражении. Собрался и, под недоумевающими взглядами медицинского персонала, вышел. На обратном пути заедет за рекомендациями. Или не заедет.

  Через час он поднимался на лифте на седьмой этаж в дорогостоящем жилом комплексе. Те несколько раз, что он появлялся в этом доме, шёл пешком – согнать злость или морок. Сегодня голова была на удивление чиста, несмотря на головокружение и подкатывающую тошноту.

  – Ах, вот и вы! – в дверях стояла грузная хозяйка квартиры. – Кто за бардак будет платить? – гречанка, изъясняясь с кубанским говором, продолжила выговаривать претензии: – За ламинат кто заплатит? Убираться я должна?

  Равиль прошёл в большую комнату, скомканная постель на разобранном широком диване, пятна от кружек кофе на стеклянном столе, потушенный окурок в ламинате под белёный дуб.

 – Так что? – громыхнула хозяйка.

  – Я оплачу клининг, ремонт, – он кивнул на ламинат и отодранный кусок обоев. – Сколько? – глаза гречанки алчно блеснули. Равиль взял в руки телефон, вопросительно посмотрел на арендаторшу, молча кивнул, соглашаясь с явно завышенной стоимостью «ущерба», сделал перевод.

  Обошёл квартиру по кругу, словно искал что-то, и тут же вышел. Эшекь!* Ему нечего здесь искать, нечего ждать, всё, что он должен был сделать – он сделал.

  В машине он крутил белый конверт с надписью Наткиной рукой «Юнусову», чувствуя под пальцами содержимое: листы бумаги и камень – куриный бог. Талисман, который должен был принести ей удачу. Им удачу.

  Равиль знал Иванушкину Наташу, кажется, всю жизнь. Он не помнил себя без этой востроглазой, светловолосой девчонки. Годам к пяти он привык, что соседскую девочку, с вечно ободранными коленками и сопливым носом, каждый день кормит обедом его мама. Маленькому Равилю было непонятно, отчего Наташа кушает у них, а не у себя дома. Лишь к школе мальчишке, росшему в сытости, пришло понимание происходящего. Тогда же возникла дружба между замкнутым, не умеющим найти общий язык со сверстниками, парнишкой и вечно насупившейся, в грязных платьицах, девчушкой.

  К пятому классу Равиль уже не представлял своего существования без Натки Иванушкиной, а уж после того, как подружку перевели в городской лицей, в класс, где он учился – и подавно.

  К тому времени коленки девчачьих ног перестали украшать не проходящие струпья, всегда чистая одежда была отглажена, а Натка поражала знаниями не только учителей, но и затихающих рядом с бойкой девочкой одноклассников. Равиль знал наверняка, что и внешний вид, и внутреннее содержание – заслуга Натки, и только её.

  Иванушкина-старшая могла не появляться дома сутками или беспробудно пить после очередного сердечного разочарования, а Наташа ночью настирывала белоснежные блузки, на которые собственноручно зарабатывала сбором фруктов у местного фермера или нехитрой помощью сердобольным соседкам, с утра же отправлялась покорять знания.

  Знал Равиль и то, как бесконечно унизительны для Иванушкиной талоны на бесплатное питание в школе, как малоимущей. Он покупал себе такой же обед и давился склизким пюре с сосисками, только чтобы составить компанию. Вскоре к ним присоединился Дамир, понявший нехитрую игру друга. Файзулин покупал всем по пицце или по пирожку с соком, часто так и не дойдя до своей порции, как и Равиль. Тогда они оставляли свои «вкусняшки» подружке, во избежание «взбучки от родителей». У Иванушкиной в такие дни был ужин.

  Понимала ли Натка? Да. Она всегда была умной, умнее двух мальчишек вместе взятых, включалась в их благотворительную игру, позволяя им проявить благородство и самой выходить из ситуации без ущерба для чувства собственного достоинства.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

  К периоду первой влюблённости у Равиля не было ни единого шанса обратить свой взор на другую девушку. Наташа. Натка. Ната. Почти прозрачная, хрупкая, как стебелёк, светленькая – она приковала к себе внимание подрастающего, с южным темпераментом, парня.

  Что делать со свалившейся влюблённостью к подруге детства, Равиль не представлял, как и с лавиной нескромных желаний, будоражащих сердце и тело. Он держался всё так же – рядом, сходя с ума от единого взгляда, прикосновения, дыхания, когда она шепчет на ухо последнюю новость или тайну.

  Он провожал долгим взглядом звонкую блондинку, цепенея внутри и снаружи, когда она пробегала на уроке физкультуры: в белой футболке с эмблемой лицея и шортах. Все девушки были в шортах, но других не существовало для Равиля. Дефилируй они обнажёнными на его парте – он бы не обратил внимания. Он прикасался ладонью к хрупким пальцам, перехватывая школьный рюкзак, провожая домой или отдавая тетрадь по алгебре, и вздрагивал от внутреннего толчка и бури, накрывающей с головой. Натка лишь смеялась, показывая ряд ровных, белоснежных зубов.

  – Эй, ты чего застыл?! – слышал он звонкий голосок.

  – У него столбняк, – раздавался в ухе насмехающийся голос друга.

  – Придурки! – всё, чем отвечала Натка, разворачивалась и уходила, а он шёл следом, как воздушный шарик на верёвочке. Ткни – взорвётся.

  Натка словно не видела, а увидев, начала упражняться в женском коварстве, провоцируя на ревность, нелепость, драки с одноклассниками, сбитые в кровь кулаки и трясущиеся поджилки. Как он пережил это время? Хорошо, что он прожил его. На полную мощь, дыша почти мальчишескими лёгкими, перегоняя кровь почти мужским, взрослым сердцем.