Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

одного из своих сограждан (а в действительности — подданных), он поневоле вынужден был забирать из «пайки» другого «едока». Получался «тришкин кафтан». Что бы Цезарь ни делал, он всегда ущемлял чьи-либо интересы, как материальные, так и духовные (или, говоря по-современному — идеологические).

Поддерживая муниципии и провинции, диктатор оскорблял крайне чувствительную и ранимую «национальную» гордость «коренных», «исконных», «полноценных», «настоящих» римлян — гордых (независимо от своего материального положения) жителей Града ни Тибре. Гай Юлий делал, в духе давней «популярской» традиции, подарки, скидки и уступки столичному плебсу и сельскому пролетариату, раздражая этим столичный «нобилитет», но его демократические меры и нововведения оказывались, в конечном счете, всего лишь эпизодическими, разовыми подачками, милостыней, подаянием, ни на йоту не изменяющими общего положения. Цезарь расширял социальные прослойки коммерсантов, крупных промышленников и банкиров, помогая им обрести то экономическое могущество, ради получения которого эти социальные прослойки (или же слои) оказывали Гаю Юлию столь щедрую финансовую поддержку, но при существующем положении вещей мог лишь в очень малой степени обеспечить им участие в политической власти, да и этот незначительный допуск к ней «новых людей» Цезарем превращал его в смертельного врага консервативной олигархии, не желавшей мириться даже с самым незначительным ущемлением своих привилегий и интересов. К тому же протежируемые диктатором «новые люди» и сами не особенно стремились бороться за власть активно и — самое главное — отрыто. Они предпочитали оставаться в тени, в роли закулисных кукловодов, незаметно дергающих за ниточки своих марионеток-«демократов».

Кубок с изображениями скелетов, символизирующими тленность всего земного «Динарий Кесаря»

Цезарь был для них, в сущности, не более чем одной из таких марионеток. Ситуация напоминала описанную в песне, хорошо известной (по крайней мере — людям моего поколения) Булата Шалвовича Окуджавы про бумажного солдата:

«Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый,

А сам на ниточке висел — ведь был солдат бумажный»…

Сорвись Гай Юлий Цезарь — марионетка, или, как называли сами римляне марионеток — макк(ус), сиречь дергунчик — с ниточки, на которой его подвесили закулисные кукловоды, они бы не слишком огорчились и постарались, не теряя времени, найти себе новую марионетку.

«Динарий Кесаря»

Орел римского легиона с громовыми стрелами (перунами) Юпитера в когтях

В свете всех этих обстоятельств, можно сказать, что «потомок Венеры», вознесенный Фортуной и своим добрым гением на самую вершину власти и могущества, в то же время остался без реальной общественной поддержки, в крайне опасном для него самого и его дела «вакууме».

Своей мудрой и гибкой политикой лавирования между сословиями, слоями, прослойками и политическими группировками Цезарь смог добиться лишь частичных успехов. Консервативная партия в целом по-прежнему относилась к нему враждебно. Ведь он посягнул и продолжал посягать на многие из ее привилегий. Нежелание вызвать еще большее недовольство собой и своей политикой «нобилитета», но, с другой стороны — и столичного плебса, чей «великоримский шовинизм» и демократические традиции Цезарь также опасался слишком сильно ущемлять, вынуждало диктатора придавать своим (задуманным как коренные, радикальные) реформам, половинчатый, смягченный, частичный характер, и по тактическим соображениям откладывать «в долгий ящик» полное осуществление своего сокровенного замысла — слияния Города ни Тибре и провинций в единую мировую державу с единоличным, монархическим правлением.

Провинции были далеко, муниципии пользовались дарованными им пожизненным диктатором правами и привилегиями очень осторожно, а главная надежда и опора Цезаря — его испытанные в походах и боях за Рим и Гая Юлия «контрактники» — были распущены самим же «потомком Венеры» по домам и занимались «на гражданке» сельским хозяйством в заслуженных ими потом и кровью собственных усадебках на заслуженной ими потом и кровью собственной землице.

И потому единственным выходом из сложившейся тупиковой ситуации (а заодно — и благовидным предлогом и поводом отложить проведение решительной, коренной реформы «на потом») «потомку Венеры» представилась новая (и, разумеется, победоносная) война с внешним врагом, вернувшись с которой, в блеске новой славы, увенчанным новыми лаврами, во главе своего победоносного войска, Цезарь надеялся все-таки добиться своего. На этот раз он был намерен воевать с парфянами (которых, согласно древнему пророчеству, мог победить лишь римский царь).

19. «Чёрная желчь»

«Моя жизнь была достаточно долгой — как годами, так и славой». Это высказывание Цезаря, пожалуй, наилучшим образом характеризует его настроение в последние годы земной жизни диктатора. Можно лишь строить предположения о намерениях и планах Гая Юлия на будущее, причем эти предположения всегда будут носить на себе неизгладимый отпечаток заведомо ложных измышлений и клеветнических сплетен, усердно распространяемых недругами «потомка Венеры» и имевших скорее характер пропагандистских упражнений в декламации, чем подлинного знания сокровенных помыслов Цезаря. Задуманная им коренная перестройка не отвечавшего более потребностям времени римского государства на новых, имперских, началах оказалась чрезвычайно сложным делом. Цезарь был великим реалистом, в том числе — в политике. Вполне возможно, что он осознал своим ясным умом свою неспособность добиться чего-то большего, чем прагматическое, частичное решение вставших перед ним во весь рост проблем. Очевидно, им, при всей его решительности, энергичности и активности, овладело чувство глубочайшего разочарования. И он не видел для себя иного выхода, кроме бегства от проблем, которые оказался не способным решить. Бегства в военный лагерь.

Реакция чувствительного, ранимого и мучимого чувством своего трагического бессилия «потомка Венеры» на происходящее казалась его «комитам», или «комесам» (то есть «спутникам» — так римляне именовали членов свиты своих полководцев, преторов и проконсулов) порой весьма загадочной и непонятной. Уставший от воздаваемых диктатору подобострастным окружением всякого рода чрезмерных почестей, за чрезмерностью которых, как за неплотно прилегающей к челу актера маской, проступал подлинный, искаженны лютой ненавистью к «тирану», звериный лик сенаторов, раздраженный Цезарь как-то заметил, что воздаваемые ему почести следовало бы не преумножать, а приуменьшать. Придя домой, он сбросил тогу и, обнажив шею, предложил всякому желающему, не мешкая, поскорее перерезать ему глотку. После чего рухнул, как подкошенный, сраженный очередным эпилептическим припадком. Подобные досадные эксцессы неизменно истолковывались римской аристократией в невыгодном для Гая Юлия свете и духе — как проявления непомерных амбиций диктатора. Хотя, по здравому рассуждению, они скорее свидетельствовали об охватившем его чувстве полного отчаяния, вызванного безысходностью…

Цезарь решительно отклонил предложение практичного Марка Антония завести себе телохранителей под тем предлогом, что лучше один раз умереть, чем постоянно дрожать от страха за свою жизнь. Иными словами: лучше страшный конец, чем страх