Спастись от опасных мужчин - Сол Лелчек

– Я точно не знаю, как ответить на этот вопрос. Думаю, все зависит от того, что именно ты делаешь и почему. Возможно, духовный наставник, либо религиозный, либо светский, смог бы ответить на этот вопрос лучше меня. Как бы то ни было, я могла бы много чего о вас сказать, но только не то, что вы плохая.

– Но вы же меня не знаете.

– Я не знаю, что вы сделали, и вряд ли когда-нибудь узнаю. Это верно, но, возможно, если бы я это знала, я все равно не смогла бы ответить на ваш вопрос.

– Я всегда боялась стать такой, как Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия»[71]. Женщиной, которая умеет думать, может постоять за себя, имеет твердый характер и изобретательный ум, но внутри у нее… ничего нет – только забота о ее собственном благополучии. Иногда я думаю, что это было бы хуже – хуже многих других вещей.

– Никки, вы никогда не говорили мне это прямым текстом, но у меня создалось четкое впечатление, что вы готовы, не колеблясь, подвергать свою жизнь опасности, чтобы спасать других. Из всего, что может вас тревожить, об этом я бы на вашем месте не беспокоилась ничуть.

– Возможно. Но я все-таки беспокоюсь.

– Я бы сказала, что те, кто об этом совсем не беспокоится – как раз им и стоит побеспокоиться о таких вещах, вот что я вам скажу. На следующей неделе я оставлю время, в которое у меня находились вы, свободным. Тот же день недели, тот же час. На всякий случай.

– Ясное дело. На всякий случай.

– Ну тогда все. Увидимся на следующей неделе. Может быть.

– Может быть.

Кладбище находилось в Монтерее. Я припарковала мотоцикл у ворот, рядом с небольшой служебной постройкой. Внутри я нашла кладбищенского смотрителя в джинсах и рабочих ботинках, читавшего газету, на которой стояло сегодняшнее число – 2 ноября. Когда он положил ее на стол и встал, я увидела на первой полосе набранные крупным жирным шрифтом заголовки: глава ИТ-компании погиб, полночный рейд ФБР на ее офисы, хаос. Другой заголовок, набранный более мелким шрифтом, гласил, что в этом деле была также замешана юридическая фирма, базирующаяся в Сан-Франциско. Здесь же была помещена фотография Сайласа Джонсона. Он выглядел уже далеко не таким самоуверенным, как тогда, когда я видела его у стойки бара в отеле – наручникам свойственно оказывать на людей подобный эффект.

Выйдя из своего маленького кабинета, смотритель показал мне, в какую сторону идти, и вернулся к своей газете. Я медленно шла по мощеной дорожке, ощущая то странное соседство безмятежности и отчаяния, которое чувствуется в атмосфере любого кладбища. Утро выдалось прохладное, но погода была приятной. Кладбище располагалось на склоне, спускающемся к темно-зеленому пруду с водяными лилиями, и между надгробиями из полированного мрамора и гранита с самодовольным и целеустремленным видом расхаживали крупные белые гуси. Неподалеку, на противоположной стороне улицы, находилась детская площадка, с дорожки был виден только самый верх тамошней желтой горки, и до меня приглушенно доносились веселые детские голоса.

Я нашла ее могилу, поискав всего несколько минут. Могила была еще слишком свежей, чтобы на ней можно было установить надгробный камень. Здесь было множество букетов, и кто-то поставил на могилу ее фотографию, прислонив к маленькой кучке крупной океанской гальки. Я тоже принесла букет и бережно положила его на траву. Несколько минут я молча постояла под лучами солнца и, наконец, села по-турецки на траву лицом к фотографии, не обращая внимания на впитывающуюся в мои джинсы росу.

– Мы спасли их, Карен, – сказала я вслух. – Мне жаль, что ты не можешь быть здесь. Мне жаль, что у меня не было возможности узнать тебя лучше, но больше всего я сожалею о том, что позволила убийцам добраться до тебя, – и все-таки мы их спасли.

Неподалеку стояла простая каменная скамья, с которой была видна ее могила.

Я долго сидела там, прежде чем уйти.

Ресторанчик на Сан-Пабло-авеню был крошечным. Всего несколько столиков, стоящих столь тесно, что посетителям приходилось протискиваться между стульями, прежде чем сесть. Прямо у его стены находилась маленькая неотгороженная кухня с обшарпанной газовой плитой с восемью конфорками с большими чугунными котелками. Заведение принадлежало вьетнамской семейной паре. Муж занимался приготовлением блюд, а жена, миниатюрная черноволосая женщина с морщинистыми щеками, сердечно поздоровалась со мной и сразу же усадила меня за столик.

Она вопросительно посмотрела на второй прибор.

– У меня здесь встреча, – сказала я. – Не могли бы вы одолжить мне свой телефон?

– У вас нет мобильника? – Она была явно удивлена.

– Боюсь, что нет, – ответила я. – У меня нет мобильника.

Почему-то это показалось ей очень смешным. Она заливисто рассмеялась.

– Я думала, теперь они есть у всех. Моей матери девяносто два года. В ее деревню провели электричество только пятнадцать лет назад, но мобильник есть даже у нее. – Все еще посмеиваясь, она проводила меня в фасадную часть ресторанчика, где на стене висел стационарный телефон.

Джесс ответила после второго гудка:

– Алло, кто это?

– Это я.

Я услышала в ее голосе громадное облегчение.

– С тобой все в порядке? Я уже читала сегодняшние газеты.

– Да, со мной все хорошо. Как он?

– Уже лучше. Намного лучше.

– Могу я с ним поговорить?

– Само собой.

Последовала пауза, а потом в трубке зазвучал голос Брэндона. Его голос был звонче и бодрее, таким я не слышала его уже много лет.

– Ник? С тобой все хорошо?

– Да, все нормально. А как ты?

– Я тут думал над тем, что ты мне говорила, – ответил мой брат. – Может быть, мне и впрямь пора съехать из той квартиры. Может быть, я смог бы переехать поближе к тебе. Твое предложение еще в силе?

Я сглотнула.

– Оно еще в силе, да!

– Спасибо тебе, Ник. За все.

Вернувшись за столик, я достала из кармана куртки конверт. И, открыв его, снова перелистала лежащие в нем фотографии. Лица людей – одно, другое. Молодая женщина с карими глазами и решительным выражением веснушчатого лица. Мужчина ближневосточного типа с виду от сорока до пятидесяти лет, беззаботно улыбающийся и показывающий на что-то, не попавшее в кадр. Негритянка примерно моего возраста в яркой пестрой шали, держащая на руках младенца. Люди, люди, которые живы, которых сейчас не бросают в тюремные камеры, не бьют и не ставят к стенке. Как жаль, что Карен не может сейчас сидеть рядом со мной. Это были ее фотографии. Это она их раздобыла. Мне бы так хотелось, чтобы эти люди на фотографиях смогли узнать о Карен.