Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Ее ужасный акцент в добавление к выпуклым глазам и огромному носу не оставляют сомнения в еврействе женщины. И кто только тянул ее за язык?

Тамара быстро заталкивает в себя ломоть хлеба, ложка за ложкой поглощает борщ. Разговор идет о том о сем. Выясняется, что родственник хозяйки, Петр Гаврилович, служит в местной полиции.

Гостей приглашают переночевать на полу в кухне; они ложатся и мгновенно засыпают. После долгого дневного перехода в холодном лесу и сытного обеда в тепле редко кто будет страдать от бессонницы. Фрейда Львовна захрапела первой, за нею — Рая и Ким. Лишь Тамара, чувствуя недоброе, лежала с открытыми глазами: ей не дают уснуть мысли о неизвестном, вскользь упомянутом Петре Гавриловиче.

И действительно, через некоторое время тихо отворилась дверь, и в кухню вошла хозяйская дочь в сопровождении высокого мужчины в гражданской одежде. Петр Гаврилович — а это, видимо, был он — тщательно изучил лица спящих при свете масляной лампы. Тамара тоже зажмурилась и не вызвала подозрений, но когда гости вышли в сени пошептаться, вскочила и прокралась к двери ровно в то время, когда полицай заверял свою бдительную родственницу, что скоро вернется с подмогой.

Хлопает дверь. В кухне храп. Громко стучит сердце. Нужно немедленно уходить! Тамара натягивает одежду и наклоняется к Киму. В комнате темно, петухи еще и не думали просыпаться. Девочка трясет Кима за плечо.

— Ким, надо уходить!

Лицо парня едва различимо в полумраке, на губах его — легкая улыбка.

— Ким, вставай!

Он открывает глаза; прямо перед ним — встревоженное лицо любимой, которую Ким только что видел во сне. Парень притягивает Тамару к себе и начинает целовать ее глаза. Нашел время!

Ресницы девушки трепещут под губами Кима; она замирает на секунду-другую, вся отдаваясь чувству, которое уже не вернется. Но страх смерти пересиливает и это.

— Довольно, Ким! — Тамара отстраняется. — Надо бежать. Сейчас тут будут полицаи. Надо бежать, немедленно!

Она вскакивает посмотреть в окно. Выясняется, что дело еще неотложней, чем полагала девушка: в свете луны хорошо видны полицаи, которые приближаются к дому.

— Они идут! — в ужасе кричит Тамара.

От ее крика просыпаются Рая и Фрейда Львовна. Не мешкая больше ни секунды, Тамара проскакивает через сени во двор и дальше — к плетню, и дальше — по огороду: бегом, сломя голову, прочь от смертельной опасности! К счастью, ее не замечают. Девушка прячется за забором. Она видит, как на крыльцо вылетает Ким. Поздно! Полицаи уже совсем рядом.

— Стой!

Топот сапог, крики, лай собак во дворах. Кончено! Ким, Рая и Фрейда Львовна в руках убийц. Тамара отрывается от забора и устремляется в бегство. Она мчится по спящим улицам деревни, сопровождаемая заливистым собачьим лаем. Быстрее, быстрее! Но вот, слава Богу, лес принимает ее под свою защиту. Тамара останавливается под деревом. Лишь здесь, слушая ласковый шорох сосновых крон, она понемногу успокаивается, приходит в себя.

На рассвете девочка снова пускается в путь. Теперь она осталась совсем одна, без спутников. Ей предстоит еще не раз столкнуться с волками, но не раз и согреет ее добрая бескорыстная душа. Восемь дней продолжался ее путь в Ромны, много всякого повидала она за это время. Видела беженцев и дезертиров, пленных и раненых. Однажды судьба свела ее с человеком, который, по его словам, был татарином и пробирался в Крым. Этот тридцатилетний мужчина сильно смахивал на еврея — глазами, лицом, отросшей щетиной на подбородке. Наверное, он тоже почувствовал в девочке соплеменницу. Они смотрели друг на друга, и взгляды их говорили так много, так красноречиво. Вот только вслух так и не было сказано ни слова.

Поздним вечером Тамара добралась до Гринева, в четырех километрах от города Ромны. В Ромнах уже начали истреблять евреев; те, кому удалось сбежать, бродили по окрестностям в поисках спасения. Во всех пригородных селах были развешены объявления на двух языках — немецком и украинском. Жителям приказывалось отлавливать евреев и сдавать их в руки полиции. Строго запрещалось пускать евреев в дома, кормить и помогать им. Такие же объявления висели и на стенах домов в Гринево; тамошние жители от греха подальше не пускали в дома вообще никого. Дрожащая от усталости и холода, девочка ходила от двери к двери, пока наконец не втиснулась в чью-то кухню, едва ли не против воли хозяев.

Рано утром она направилась в Ромны. Ей удалось беспрепятственно пересечь мост через Сулу — там не проверяли документов. Так Тамара добралась до городского центра. Часовой-украинец, стоявший у входа в комендатуру, не пустил ее внутрь: требовалось прежде записаться на прием. И в самом деле, у регистрационного окошка толпился народ. Прежде чем попасть к бургомистру, коменданту и прочему начальству, нужно было получить разрешение там. Тамара встала в очередь. Медленно тянулось время. Полдень. Два часа дня. Четыре. Плохо дело: без документов никто здесь не пустит ее на ночлег. Люди боятся внезапных обысков. Если немцы обнаруживают беспаспортных гостей, ответственность ложится на хозяина дома.

Не видя иного выхода, Тамара стала пробиваться к окошку без очереди. Люди с возмущением смотрели на нахальную девчонку, которая работала локтями, не обращая внимания на окрики и ругань. Желание выжить гнало ее вперед. Когда Тамара наконец пробилась к окошку, ей было сказано, что прием будет не раньше, чем через три дня. Это могло ввергнуть в отчаяние кого угодно, но только не Тамару. Не отходя от окошка, она закричала на чиновника по-украински: она сирота, беженка и должна найти себе ночлег. Очередь перестала возмущаться и с интересом наблюдала за исходом ее поединка с чиновником. Тамара победила: ее записали на сегодня, хотя и без какой-либо гарантии, сто пятьдесят третьим номером.

Зато клочок бумаги с сегодняшним числом позволил ей пройти внутрь, в тепло. Миновав часового, Тамара уселась на скамье в зале ожидания. В забитом людьми помещении стоял гул голосов. Женщины и старики говорили о повседневных событиях и о том, что привело их сюда: о пропавшей корове, о ликвидации евреев, о разрешении открыть киоск на рынке, о разбомбленном доме и помощи детям. Тамара молчала. Через некоторое время вышел секретарь и объявил, что бургомистр закончил прием, который возобновится лишь завтра в девять утра.

Люди стали уходить, но Тамара перешла в другую очередь — к заместителю бургомистра Васильеву. Здесь было поменьше народу. Девочка бессильно прислонилась к стене; она уже не помнила, когда ела в последний раз, на исхудавшем лице лихорадочно блестели темные глаза. На этот раз Тамаре повезло: она была последней, кого принял в тот день Васильев.

В комнате сидели трое. В середине стояло кресло самого Васильева — сорокалетнего мужчины с желтоватым лицом и темными кругами вокруг глаз. Вторым был усатый парень с чубом; из кармана его пиджака торчало горлышко водочной бутылки. И, наконец, женщина — она казалась самой приятной и улыбчивой из всех. Когда Тамара вошла, все трое что-то оживленно обсуждали и не обращали никакого внимания на девочку, которая, опустив голову, стояла у дверей.