Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Но как убережешь секрет в деревне? Вскоре поползли слухи, что в доме портнихи прячется еврейка, и однажды в ноябре к Марии Максимовне заявились незваные гости — два полицая. Хася успела спрятаться на сеновале, а Хана осталась сидеть за стрекочущей машинкой.

— Кто эта девушка? — спросил Шатов и потребовал, чтобы Хана предъявила документы.

Документов не было. Вместо них Мария Максимовна могла предложить лишь рассказ о разбомбленном эшелоне.

— Она пойдет с нами, — решил Шатов. — Посидит в полиции до выяснения.

— Погоди, не трожь ее! — остановил товарища Панасенко.

Он был не слишком пьян и с первого момента не отрывал глаз от Ханы. Как видно, красота девушки поразила полицая в самое сердце. В вопросах охоты на евреев главным был именно Панасенко, и Шатову оставалось лишь пожать плечами и подчиниться.

Заботы, тревоги… Девочки всегда нуждаются в матери, а уж в смутные времена и подавно. Не имея возможности заниматься сестрами в открытую, Хася действовала исподтишка. Ривочка попала в состоятельную семью, а вот Мирку приходилось подкармливать, и Хася время от времени посылала Наташу принести сестренке немного еды. Невелика была эта полтавская деревня, и дома располагались недалеко друг от друга.

Зимой началась эпидемия гриппа, не обошла она и девочек. Первой заболела Мирка, жившая у многодетной вдовы. Пять дней пролежала она с высокой температурой. Лекарств, конечно, не было, так что девочку просто отпаивали малиновым отваром и накрывали одеялами, чтобы хорошенько пропотела. Затем свалилась Хана. Она металась в постели с пылающим от жара лицом, а выше, на сеновале, беззвучно плакала ее старшая сестра. В семье Гинцбург Хася пользовалась репутацией несгибаемого бойца. Но как не заплакать в ситуации, когда на твои юные плечи возложена ответственность за трех младших сестер, а ты не можешь даже носа высунуть наружу, чтобы помочь им! Наплакавшись, Хася затихала, словно лишившись сил, но сердце ее по-прежнему ныло от тревоги за девочек.

Помощь Хане пришла с неожиданной стороны. Полицай Панасенко принес для нее лекарства, в том числе только-только появившийся тогда сульфидин.

Что прикажете делать с этой внезапной любовью полицая? Хася не знала, что и думать. Панасенко заявлялся в дом чуть ли не ежедневно, справлялся о здоровье Лолы и усаживался у ее постели, преданно и влюбленно глядя на разметавшиеся по подушке волосы, на бледные от жара губы, на горячечный блеск глаз.

Выздоровев, Хана снова уселась за швейную машинку ставить заплаты на кофты и штаны. Но визиты Панасенко продолжались. Он приходил, садился в сторонке и молча сидел, пожирая глазами точеную шею и аккуратный пробор на гладко причесанной, склоненной над шитьем голове. Он сидел и молчал, а наверху на сеновале разрывалось от страха и тревоги Хасино сердце.

Что же делать, как поступить? Развязка наступила неожиданно и оказалась жестокой. В один из вечеров полицай долго не приходил. Марии Максимовны тоже не было дома — вместе с Наташей она навещала одну из своих клиенток. Шел густой снег, вечер клонился к ночи, и Хася решила, что сегодня Панасенко уже не появится. Она приготовила горшок болтанки для коровы и отправилась в хлев кормить пегую. Чтобы попасть туда, нужно было пройти через двор. Ничто не предвещало беды, и Хася даже не услышала, как отворилась калитка. Панасенко вошел во двор и сразу увидел за снежной пеленой девушку. Хася осторожно, чтобы не расплескать, поставила болтанку, распахнула дверь хлева и снова нагнулась за горшком.

— Ты кто? — послышался у нее за спиной грубый голос полицая.

Хася вздрогнула и разогнулась, глаза палача и жертвы встретились. Панасенко узнал ее в ту же секунду. Еще бы — ведь он ненавидел Хасю еще с советских времен. Тогда она заведовала вопросами культуры в комсомольской ячейке и не раз конфликтовала с тунеядцем и пьяницей Панасенко, который постоянно устраивал в колхозном клубе драки и дебоши.

— А, это ты! — радостно воскликнул Панасенко. — Наконец-то я нашел тебя, проклятая еврейка!

Бежать! Увернувшись от полицая, Хася бросается к открытой калитке. Но не так-то просто ускользнуть от Панасенко. В его руке появляется пистолет.

— Стой! — он бежит за Хасей, которая уже почти выскочила за калитку. Бежит и стреляет в ненавистную цель. Девушка падает у забора. По снегу расползается пятно крови. Несколько раз дернувшись, она затихает.

В это время на крыльцо выскакивает Хана. Оглянувшись, она видит распростертое на снегу тело сестры и с криком бросается к ней.

— Хася! Хася!

Не помня себя от горя, она падает на мертвое тело, и рыдает, и кричит, и бормочет что-то бессвязное. Медленно ползет по белому снегу красное пятно.

— Хася!..

— Это что, твоя родственница? — изумленно спрашивает Панасенко.

Теперь ему все становится ясно. Его обманывали все это время. Лола тоже еврейка!

— А ну, пойдем! — Он грубо сдергивает девушку с тела сестры.

— Миша… — бормочет Хана, захлебываясь слезами. — Миша один в доме…

— Пошла, пошла! — полицай толкает ее за калитку.

Хана бредет по улице, спотыкаясь в глубоком снегу. Она в одном платье — как была, когда выскочила из дома на звук выстрелов.

Тем временем в душе полицая разыгрывается настоящая буря. Он ведь действительно боготворил эту девушку. Он, Иван Григорьевич Панасенко, бог и царь этой деревни, имеющий право по собственной прихоти лишить жизни любого, выставил себя полным дураком, позволил надругаться над своими благородными чувствами! И кому позволил? Презренной еврейке, которая притворилась царевной в изгнании!

— Она твоя родственница? — снова спрашивает он сквозь зубы.

С бледного лица Панасенко смотрят на девушку безумные, полные обиды глаза.

— Сестра, — тихо отвечает Хана.

Она знает, что жизнь ее висит на волоске, но сейчас девушке не до вымыслов и не до фантазий. Что-то сломалось в ее душе, и Хане уже все равно, что ее ждет — жизнь или смерть. Идет снег, мир тонет в белой пелене. Панасенко отпирает дверь дома — тут помещается деревенская полиция. Он толкает девушку внутрь. Сейчас он отомстит за свое поруганное чувство. Он поступит с ней, как с дешевой девкой. Его любовь унижена и растоптана, теперь Панасенко отплатит сторицей!

Всю ночь мучил девушку полицай на замызганной койке в полицейской хате, провонявшей потом и перегаром. А утром отправил ее домой, к Марии Максимовне. Зачем добру пропадать? Панасенко собирается еще не раз попользоваться этим красивым телом. Перед тем как вытолкать девушку на улицу, он приказал ей помалкивать о своем еврействе. Пусть пока остается грузинкой. Пусть скажет спасибо благородству Вани Панасенко!

На подгибающихся ногах Хана пробирается меж сугробов. Снежинки еще танцуют в утреннем воздухе. Тут и там подают голос петухи. Слепые оконца глядят со стен безмолвных домов. На голых плодовых деревьях высокие шапки снега. Истерзанная и оскверненная, плетется по глухой деревне самая красивая девочка семьи Гинцбург. Душа ее пуста, как выпотрошенная шкурка. Снег падает ей на голову, на шею, на обнаженные руки.