Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы - Чарльз Маккей

Турецкому князю (эмиру) Антиохии Баги-Сиану служил армянин Фируз, которому была вверена защита башни в той части городской стены, что находилась на стороне горных перевалов. Боэмунд, пользуясь услугами принявшего христианство шпиона, которому он дал при крещении собственное имя, поддерживал с этим командиром постоянную связь и пообещал ему самую щедрую награду в случае, если тот сдаст свой пост крестоносцам. Кто первым сделал предложение о сдаче – Боэмунд или армянин, доподлинно неизвестно, но то, что они быстро пришли к соглашению, не вызывает сомнений. Исполнение задуманного было назначено на одну из ночей. Боэмунд в общих чертах сообщил о сговоре Готфриду и сказал, что пойдет на его осуществление лишь при условии, что в случае захвата города он как вдохновитель сего смелого предприятия удостоится титула князя Антиохийского. Другие лидеры колебались: честолюбие и зависть убеждали их отказать интригану в помощи. Однако по зрелом размышлении они неохотно приняли его предложение, и для вылазки было отобрано семьсот храбрейших рыцарей, истинная задача которых из страха перед лазутчиками держалась от остальной армии в глубокой тайне. Когда подготовка к экспедиции завершилась, был пущен слух, что этим семистам рыцарям приказано устроить засаду отряду армии султана[384], который, как утверждали, приближался к Антиохии.

Предательству армянина, который на своей уединенной сторожевой башне принял условленный сигнал о подходе крестоносцев, благоприятствовало буквально все. Ночь была темной и ненастной, не было видно ни одной звезды, а ветер завывал столь яростно, что заглушал все прочие звуки. С неба низвергались потоки воды, и наблюдатели на башнях, ближайших к башне Фируза, не слышали топота рыцарей в полном боевом облачении из-за ветра и не видели их из-за непроглядной тьмы и ливня. Подойдя к стене на расстояние выстрела из лука, Боэмунд послал вперед переводчика для переговоров с армянином. Последний настоятельно попросил крестоносцев поторопиться и попасть в благоприятный интервал, поскольку каждые полчаса стена патрулировалась вооруженной стражей с факелами, которая в ту минуту как раз закончила обход. Военачальники незамедлительно подошли к подножию стены, Фируз спустил им канат, и Боэмунд привязал его к концу лестницы из кожаных ремней, который армянин затем втянул наверх и надежно закрепил. На какое-то мгновение авантюристами овладел страх, и никто не решался начать подъем. Наконец Боэмунд[385], подбариваемый сверху Фирузом, начал взбираться наверх, и за ним последовали Готфрид, граф Роберт Фландрский и несколько других рыцарей. Пока они поднимались, за ними следовали другие, и когда на лестнице было около дюжины рыцарей, она под их тяжестью оборвалась. Одетые в тяжелые кольчуги, они полетели вниз и попадали друг на друга с громким лязгом. Сперва они думали, что все пропало, но ветер, проносившийся свирепыми порывами сквозь узкие горные ущелья, издавал такой громкий вой, а вздувшийся от дождя Оронт нес свои воды столь шумно, что стражники ничего не услышали. Лестницу быстро починили, и рыцари, поднимаясь по двое за один раз, благополучно достигали вершины стены. Когда на стену взобралось шестьдесят человек, в ее отдаленном углу замерцал факел патрульного. Спрятавшись за контрфорс[386], крестоносцы, затаив дыхание, ждали его приближения. Как только он очутился от них на расстоянии вытянутой руки, его тут же схватили, и, прежде чем он отверз уста, чтобы поднять тревогу, их навсегда закрыло молчание смерти. Затем рыцари быстро спустились по винтовой лестнице башни и, открыв ближайшие ворота, впустили внутрь остальных. В этот момент Раймунд Тулузский, посвященный в план захвата и оставленный во главе основной части войска, услышал звук сигнального рога, означавший, что вторжение произошло, и ведомые им крестоносцы прорвались в город с другой стороны.

Невозможно вообразить зрелище более жуткое, нежели то, что представляла собой обреченная Антиохия в ту ужасную ночь. Крестоносцы бились со слепой яростью, вызванной равно фанатизмом и страданием. Они убивали всех без разбора – мужчин, женщин и детей, и по улицам текли реки крови. Темнота увеличивала число жертв: когда наступило утро, крестоносцы поняли, что отправили на тот свет множество товарищей по оружию, принятых по ошибке за врагов. Сельджукский эмир бежал: сперва в крепость[387], а когда там стало небезопасно – в горы, где был пойман и убит. Его седая голова была доставлена в Антиохию как трофей. На рассвете резня прекратилась, и крестоносцы занялись мародерством. Они нашли много золота, драгоценных камней, шелков и бархата, но продовольствия, которое было для них важнее, в городе оказалось немного. Зерна, в частности, было настолько мало, что крестоносцы, к своему сожалению, обнаружили, что положение осажденных было в этом отношении ненамного лучше положения осаждающих.

Прежде чем они обустроились на новом месте и приняли необходимые меры для обеспечения продовольствием, город обложили турки. Персидский султан собрал огромную армию, во главе которой поставил мосульского эмира Кербогу, дав ему наказ стереть полчища неверных с лица земли[388]. Эмир объединился с Кылыч-Арсланом[389], и две армии окружили город. Христианами овладели пораженческие настроения, и многие из них, каким-то образом обманув бдительность осаждающей стороны, бежали в Александретту к графу Стефану Блуаскому, которому они, крайне сгустив краски, поведали о перенесенных ими страданиях и о полной безнадежности продолжения войны. Стефан немедленно свернул лагерь и отбыл в Константинополь. В пути он встретился с императором Алексеем, который с крупными силами спешил овладеть территориями, завоеванными христианами в Азии. Как только император узнал об их бедственном положении, он повернул обратно и проследовал с графом Блуаским в Константинополь, бросив остальных крестоносцев на произвол судьбы.

Весть об этом отступничестве повергла завоевателей Антиохии в еще большее смятение. Все лошади, непригодные для армейских нужд, были умерщвлены и съедены, а собаки, кошки и крысы продавались по баснословным ценам. В пищу шла даже падаль, которой становилось все меньше. С усилением голода начался мор, и вскоре от тех трехсот тысяч крестоносцев, что начали осаду Антиохии, осталось всего шестьдесят тысяч. Но жесточайшие невзгоды, которые уничтожали боевой дух армии, только укрепляли сплоченность ее предводителей; Боэмунд, Готфрид и Танкред поклялись не изменять общему делу до самой смерти. Первый из упомянутых тщетно силился снова воодушевить своих подчиненных на борьбу. Ими овладели усталость и тоска по родине, и его угрозы и посулы не возымели действия. Некоторые из них заперлись в домах и отказывались их покидать. Чтобы заставить их выполнять свой долг, Боэмунд поджег целый квартал, и многие из них погибли в огне, в то время как остальная армия взирала на происходящее с величайшим равнодушием. Вдохновляемый мирскими устремлениями, Боэмунд не имел должного представления о характере рядовых крестоносцев и не понимал религиозного безумия, погнавшего их в таком количестве из Европы. Один более проницательный священник придумал план, который заставил их вновь поверить в собственные силы и вселил в них столь неимоверную доблесть, что всего шестьдесят тысяч исхудавших, больных и голодных фанатиков обратили в бегство откормленное и в шесть раз большее войско султана Персии[390].