Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов

или туалеты и ванны плюс крайне сердитые хозяева. Нас кляли, не стесняясь.

И вот настал день, когда все завертелось, все пришло в движение, как по мановению страшной волшебной палочки: всем жильцам и этого дома выдали ордера на новое жительство и стали торопить с выездом».

Речь идет о расселении легендарных палат на пересечении улиц Пречистенки и Остоженки. И даже эту историческую недвижимость люди по большей части покидали с радостью. Что же говорить о тех, кто покидал простые, заурядные доходные дома.

Счастье действительно было безмерное. Из коммуналок уезжали все.

* * *

Опытный житель коммуналок Сергей Довлатов посвятил такому переезду рассказ «Дорога в новую квартиру»:

«В ясный солнечный полдень около кирпичного дома на улице Чкалова затормозил грузовой автомобиль. Шофер, оглядевшись, достал папиросы. К нему подбежала молодая женщина, заговорила быстро и виновато.

– Давайте в темпе, – прервал ее шофер.

– Буквально три минуты.

Женщина исчезла в подъезде. Невдалеке среди листвы темнел высокий памятник. У постамента хлопотали фиолетовые голуби.

Женщина вернулась, на этот раз – с чемоданом.

– Уже несут.

Впереди, обняв громадную, набитую слежавшейся землей кастрюлю, шел режиссер Малиновский. Лицо его слабо белело в зарослях фикуса.

Режиссер устал.

Два пролета он тащил эмалированную кастрюлю на вытянутых руках. Затем обнял, прижал ее к груди. Чуть позже – к животу. Наконец, утопая в листве, Малиновский изящно подумал: “Ну прямо Христос в Гефсиманском саду!”

Следом двое мужчин энергично тащили комод. Руководил майор Кузьменко, брюнет лет сорока в застиранной офицерской гимнастерке. Студент Гена Лосик прислушивался к его указаниям:

– Вывешивай! Я говорю – вывешивай! Теперь – на ход! Я говорю – на ход! Спокойно! М-мм, нога! Ага, торцом! Чуть-чуть левее! Боком! Стоп!..

Комод был шире лестничной площадки. Вынесли его чудом. Майор подмигнул Лосику и сказал:

– Принцип: “Не хочешь – заставим!”

Высказывался он немного загадочно. Шофер, не оборачиваясь, посмотрел в сияющее круглое зеркальце.

– Пока лежите так, – сказал он.

Мужчины, оставив груз на тротуаре, скрылись в подъезде. Высокая молодая женщина прощалась с дворничихой. Шофер читал газету. Малиновский, откинув левую руку, тащил чемодан. Лосику досталась связка картин, завернутых в осеннее пальто. Майор Кузьменко укрепил веревками ящик от радиолы, набитый посудой, захватил торшер с голубым абажуром и легко устремился вниз…

Малиновский нес кастрюлю с бурно разросшимся фикусом.

Среди вещей было немало удобных предметов: чемоданы, книги, внушительные по габаритам, но легкие тюки с бельем… Малиновский клял себя за то, что выбрал это гнусное чудовище, набитую землей эмалированную емкость.

Сначала режиссер брезгливо тащил ее на весу. Затем он устал. Через две минуты ему стало нехорошо. А еще минуту спустя он почувствовал, что близок к инфаркту.

Вслед за ним Кузьменко и Лосик тащили сервант. На узких площадках они сдавленными голосами шептали:

– Так… На меня… Осторожно… Правей… Хорошо!

Мужчины сложили вещи на асфальт. Предметы выглядели убого. Стекла из шкафа были вынуты. Изношенный чемодан не отражал солнечных лучей. Картины Лосик прислонил к стене. Изнанка была в пыли. На ржавых гвоздях повисли узловатые веревки.

“Отличный мог бы выйти кадр, – думал режиссер. – Улица, голуби, трамваи и эти вещи на мостовой… О, как легко человеческое благополучие распадается на груду хлама…”».

* * *

По хрущевкам разъехалось и уже упоминавшееся «арбатское братство». Разъехалось с радостью, без особой тоски по родным переулкам. «Братство» первое время созванивалось, а потом перестало. Завязалась дружба с новыми соседями (уже по дому, а не по квартире), дети пошли в новые школы, на собачьих площадках (настоящих, предназначенных для выгула собак) появились новые приятели-собачники. Новые заботы вытеснили старые хлопоты.

* * *

Не всё и не всегда на новом месте было идеально. Хореограф Евгений Кудряц вспоминал:

«В середине 80-х годов нам после многочисленных вариантов обмена все-таки удалось с соседями разъехаться. Дальнейшие 13 лет я провел в изоляции. В первое время было очень тяжело, так как не хватало музыки, постоянно бьющей по ушам. Создавалось такое ощущение, что я полностью оглох, – такая стояла мертвая тишина. Я даже почувствовал себя Бетховеном. Но постепенно уши привыкли к покою, и началась обыкновенная жизнь в изолированной квартире.

Конечно, это не означает, что все было безоблачно и волшебно. Например, перебои с водой или отоплением приносили мало радости. Кроме того, на первом этаже у нас работал хлебный магазин, а вход был общий. Поэтому, для того чтобы попасть в подъезд, нам предлагали занять очередь.

Уговоры типа того, что мы здесь живем, действовали на очередь крайне редко. Жизнь текла скучно и однообразно. Только один раз произошло событие, объединившее всех жильцов. Как-то ночью я услышал сильный треск. Оказалось, что мальчишки залезли на сарай и подожгли тополиный пух. Начался пожар, причем огонь разгорался с космической скоростью. Я понял, что без пожарных не обойтись, поэтому набрал номер 01. На том конце провода меня долго и нудно пытали: кто такой, где живу и т. д. и т. п. Я все сказал и намекнул, что неплохо было бы подъехать пока есть, что тушить. На наше счастье, депо пожарной службы находилось недалеко, поэтому пожарные прибыли очень быстро. Но потом выяснилось, что воды у них нет(?!). А как раз накануне по телевизору показывали соревнования пожарных, где они в считаные секунды расправлялись с пламенем. Но не надо путать показательные выступления с реальной жизнью. Несколько подъездов вывалило во двор, чтобы лично поприсутствовать при историческом моменте. Я стоял на застекленном балконе, как капитан на рубке, и чувствовал, как постепенно раскаляется пластик, а народ внизу давал пожарным дельные советы по тушению огня, на что те кратко, но нецензурно отвечали. Весь дом стоял на ушах, дети не спали – еще бы, не каждый день случаются пожары. В три часа ночи мне все надоело. Я отправился спать, а утром выглянул на балкон. Стекло выгнулось и стало напоминать кривое зеркало, зато в кухне обычное стекло треснуло, и не только у нас. На месте вчерашнего сарая я увидел только пепел, так как ушлые соседи, встав спозаранку, растащили все, что можно было унести. Потом я выяснил, что пожарные, так и не потушив сарай, все же присутствовали при его кончине и залили угли водой, которая к тому времени все же появилась.

С соседями по подъезду мы общались мало, только здрасьте – до свидания, не более того. Правда, одной из более разговорчивых – тете Киле всегда было что сказать. Сначала она доставала нас вопросом, куда деваются украинские пенсии, на что сама и отвечала: они – в Израиле. Я не знал, откуда