Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел

где работала сама. Там заболела служанка, и на несколько дней потребовалась помощь. Платили за это два шиллинга в день и, кроме того, давали обед. Оуэну не хотелось, чтобы Нора туда ходила, − боялся, что ей будет трудно, но в конце концов согласился. В обязанности Норы входило прибирать спальни, весь день ей приходилось бегать вверх и вниз по лестнице с тяжелыми мусорными корзинами и ведрами воды, и к вечеру второго дня ее скрутила такая страшная боль, что она едва доплелась до дома и несколько дней пролежала в постели − началось обострение ее старой болезни, причинявшей бедной женщине немыслимые страдания каждый раз, когда она пыталась встать.

Оуэн совершенно растерялся, он был в отчаянии от своего бессилия; в те дни, когда он не был занят у Раштона, он отправлялся бродить по городу в поисках работы, но обычно безуспешно. Он сделал несколько образцов рекламных карточек и этикеток для витрин в надежде получить кое-какие заказы на работу такого рода в городских магазинах, но потерпел неудачу. У хозяев магазинов обычно были свои постоянные шрифтовики, им и отдавали всю работу. Он получил несколько пустяковых заказов, но платили за них так мало, что вряд ли стоило браться за это дело. Каждый раз, заходя в лавку попросить работу, он чувствовал себя преступником, ясно понимая, что, по существу, говорит хозяевам: «Отнимите работу у кого-нибудь другого и отдайте ее мне». Это так мучило его, что он разговаривал смущенно, а если вспомнить, что одет он был весьма неважно, то понятно, что все это производило малоблагоприятное впечатление на тех, к кому он обращался, и говорили с ним обычно столь же вежливо, как с попрошайкой. После целого дня бесплодных скитаний он возвращался домой, пошатываясь от голода и усталости.

Однажды, когда дул холодный резкий восточный ветер, Оуэн отправился в свою обычную экспедицию и сильно простудился: он почти не мог говорить − стоило сказать слово, как начинался жесточайший приступ кашля. Как раз в тот день одна мануфактурная фирма, для которой он делал рекламные карточки, прислала ему срочный заказ. Сдать его надо было на следующее утро, поэтому он засиделся до полуночи с этой работой. И все время, пока он работал, у него было какое-то странное ощущение в груди, не то чтобы боль − он не смог бы выразить словами, что он чувствует, но ощущение оставалось. Он не придал этому большого значения, полагая, что просто сильно простудился, но не мог избавиться от мыслей о том, что же это все-таки такое.

В этот вечер Фрэнки уложили в постель как обычно, но спал он очень неспокойно. Оуэн слышал, как ворочается и всхлипывает во сне мальчик.

Оуэн несколько раз отрывался от работы, чтобы зайти в комнату сына и поправить постель − мальчик все время метался и постель его то и дело оказывалась в беспорядке. Потом Фрэнки успокоился, и часов около одиннадцати Оуэн, зайдя еще разок и взглянув на сына, увидел, что тот спит уже совсем тихо, лежа на боку и откинув голову на подушку, причем дышит так беззвучно, что его дыхание почти неразличимо. Его сбившиеся на лбу белокурые волосы были влажными от пота, и мальчик выглядел таким бледным и неподвижным, что можно было подумать, будто это тот сон, от которого уже не пробуждаются.

Через час, закончив рекламную карточку, Оуэн зашел в комнатушку при кухне помыть перед сном руки, и в тот момент, когда он вытирал их полотенцем, странное ощущение, которое он испытывал в течение всего вечера, стало явственнее, а через несколько секунд он с ужасом обнаружил, что его рот внезапно наполнился кровью.

Спустя мгновение, показавшееся ему вечностью, ему удалось вздохнуть и побороть этот душивший его поток. Лишь теперь, когда он смог остановить кровотечение, он упал на стул, весь дрожа, прижимая ко рту полотенце; он задыхался, холодный пот крупными каплями стекал с его лба.

Сквозь мертвое молчание ночи время от времени доносился бой часов далекой церкви, но Оуэн продолжал сидеть неподвижно, не замечая времени, охваченный ужасом.

Так вот оно, начало конца! Пройдет немного времени, и эти двое единственных близких ему людей будут брошены им на милость жестокого мира. Через несколько лет мальчик подобно Берту Уайту попадет в лапы какого-нибудь распевающего псалмы дьявола вроде Хантера или Раштона, и тот превратит его во вьючное животное. Оуэн представил себе сына − задерганный, запуганный парень работает как заведенный, таскает тяжести, волочит тележку, носится взад и вперед, стараясь угодить тиранам, думающим только об одном − как бы выколотить из него себе прибыль. Если он выживет, то вырастет с искривленным от непосильной работы телом, с умом ограниченным, испорченным и ожесточенным от невежества и нищеты. Когда перед его мысленным взором предстало будущее сына, Оуэн решил, что этого не будет никогда! Он не оставит их одинокими и беззащитными среди «христианских» волков, которые только и дожидаются, чтобы разорвать их, когда он умрет. Если он не смог сделать жену и сына счастливыми, он сумеет хотя бы избавить их от дальнейших страданий. Если он не сможет с ними остаться, они должны уйти вместе с ним. По отношению к ним это добрее и милосерднее.

Глава 35

ПЕРЕД ЛИЦОМ «ПРОБЛЕМЫ»

Почти все фирмы в городе находились в таком же положении, как «Раштон и К°»; ни у одной из них не было заказов, о которых стоило бы говорить, и рабочие перестали ходить по конторам и искать работу. Они поняли, что это бесполезно. Большинство бесцельно слонялось по улицам, собираясь группами и болтая, обычно неподалеку от Невольничьего рынка возле Фонтана на Большой аллее. Они скапливались здесь в таком количестве, что кое-кто из жителей района написал в газету, жалуясь на нарушение общественного порядка и указывая, что подобные штуки рассчитаны на то, чтобы выжить из города «лучших людей». После этого у Фонтана установили дополнительный пост из двух-трех полицейских, которые получили инструкцию разгонять собирающихся здесь безработных. Они не могли запретить им приходить сюда, но не разрешали стоять подолгу.

Каждый день в городе устраивались шествия безработных, и деньги, которые им удавалось выпросить у публики, распределялись поровну между участниками шествия. Иногда эта сумма составляла шиллинг и шесть пенсов на каждого, иногда больше, иногда меньше. Страшное зрелище являла собой эта процессия, которая тянулась по мрачным улицам под дождем или снегом, по слякоти, которая просачивалась в рваные башмаки, а резкий и холодный восточный ветер пронизывал их жалкую одежонку