Роман без героя - Александр Дмитриевич Балашов

ловя воздух ртом, стал сползать со стула, будто из него кто-то невидимый стравливал из лёгких воздух.

– С больным, я хотел сказать, – поспешил поправиться врач реанимации, возвращая тело старика в прежнее положение. – У вас валидол, – или что вы там употребляете в таких случаях, – есть?

Волохов забросил в рот ещё таблетку нитроглицерина. Кровь ударила ему в лицо.

– А может, не надо, папаша, вам в реанимацию? – осторожно вставил доктор, глядя, как кожа на щеках, лбу принимает нездоровый кирпичный оттенок.

– Надо, – приходя в себя, кивнул профессор, доставая свою заветную серебряную коробочку. – Это моя последняя надежда. И она умёрт последней.

– Запасец медикаментозных средств есть, вижу, – улыбнулся молодой врач, показывая глазами на атманоприёмник. – Только злоупотреблять нитратами не советую – организм ко всему привыкает. И к ним – тоже.

Альберт Иванович поправил полы своего подогнанного по стройной фигуре ординатора халата, беглым движением руки заодно пригладил карман, оттопырившийся от двух пачек «спонсорской помощи» несчастного старика.

Ну, Игорь Васильевич, пойдёмте к уми…, к нашему больному.

Володя лежал на спине, густо увешанный датчиками. Тонкие провода шли к приборам, которыми был заставлен небольшой металлический стол на колёсиках. У стола, сидя спиной к вошедшим, читала книгу молоденькая медицинская сестричка. Волохов даже разглядел намалёванную рыжую бестию и небритого мачо на мягкой обложке любовного романа. Девушка не отрывала глаз от чужой, насквозь фальшивой жизни, придуманной «серийным писателем» для процветающего коммерческого издательства.

– Лариса! – вскричал Альберт Иванович, забывая про режим тишины в небольшой реанимационной палате. – Опять? Ты за пульсом, давлением следи, а не за сюжетными изворотами!

– Ой! – вскрикнула девушка и от неожиданности уронила бестселлер на пол.

– А как второй?

Сестричка нырнула за ширму, где, как понял Волохов, лежал водитель «Порше Кайена», судя по красным номерам, принадлежавшего какому-то посольству в Москве.

– Тоже еле тикает, – вздохнула девушка. – Удивительно, что после такой аварии они вообще ещё дышат… Я по ящику видела, что от их машин две лепёшки на асфальте остались. Пьяные, небось, были… Хотя алкоголем ни от одного, ни от другого не пахнет.

Альберт Иванович, порывавшийся знаками призвать словоохотливую медицинскую сестру к «режиму тишины», но та из-за ширмы не видела его сурдоперевода.

– А вы, доктор, с кем там?

– Э-э, – замычал молодой врач, думая, как бы реалистичнее соврать любопытной Варваре.

– Я посижу тут, – кивнул на освободившийся стул отец Владимира, спасая реноме Альберта Ивановича. – Я, господа, занимаюсь генной инженерией, профессор геронтологии Волохов. Почти ваш коллега, словом. Не волнуйтесь, друзья мои, я прослежу за показанием приборов…

– Хотите побыть один на один с сыном?

– Вы читаете мои мысли, коллега, – выдохнул профессор.

– Понимаю, понимаю, – кивнул Альберт Иванович. – Лариса! Оставим профессора наедине с сыном.

Девушка вышла из-за ширмы, пряча увлекательное, но криминальное на её работе чтиво, в большой накладной карман белого халатика.

– Если что, профессор, – с любопытством рассматривая профессора геронтологии, – нажмите вот на эту красную кнопку. Лады?

– Нажму, – буркнул старик, провожая колючим взглядом реаниматологов, которые всё, как ему казалось, делали в каком-то нарочито замедленном действии, как иногда в спортивных передачах телевизионщики показывают повторы самых значительных моментов игры. Только ставки в игре профессора Волохова были больше, чем сама жизнь.

16.

Игорь Васильевич просидел у постели умиравшего сына около часа. Как учёный-геронтолог он хорошо понимал, что шансов остаться в этом искорёженном страшной аварией теле у его единственного родного, плоть от плоти его Володеньки нет ни практически, ни даже теоретически… Как отец Волохов умолял Его, Высший Вселенский Разум, находящийся в необъятной Ноосфере и управляющий всеми процессами в космическом, планетарном масштабе (и на Земле, в том числе), свершить чудо, оставив ему сына в том привычном для них обоих виде, в том образе и подобии, который первоначально и замышлял Создатель. «Терциум нон датур, – почти беззвучно шевелились его губы, – третьего не дано, или – или… Или – он, или – я. Если это так, то реши это простенькое для Тебя уравнение в пользу сына. Ведь с точки зрения Вечности Тебе должно быть всё равно, кто придёт первым – все пред тобой будем».

Чуда не произошло. Ровно в 19 часов 41 минуту (по Москве) приборы зафиксировали физическую смерть биологической оболочки Владимира Волохова. Но прежде чем нажать на красную кнопку экстренного вызова медперсонала, профессор зафиксировал в атманоприёмнике, автоматически настроившегося на волну кармы Володиной души, его истинное, высшее «Я», вошло в эту серебряную коробочку. Об этом профессору просигналил зелёный огонёк датчика входа. «Свершилось! – пронзила спасительная мысль профессорский мозг, питающая последнюю, ещё живую отцовскую надежду. – Свершился первый этап того, о чём он прочитал на санскрите в Упанишадах: «Как тело растёт за счёт пищи и воды, так индивидуальное «Я», питаясь своими стремлениями и желаниями, чувственными связями, зрительными впечатлениями и заблуждениями, обретёт, в конце концов, в соответствии со своими действиями желаемые формы. Ибо только тело подвержено рождению и смерти. Атман – бессмертен».

Затем обезумевшему от горя старику пришлось потратить немало времени, чтобы уговорить скрыть ото всех сам факт физической смерти тела Владимира Игоревича Волохова, которое прекратило своё существование в результате многочисленных травм, не совместимых с нормальными психофизическими процессами, происходящими в организме, биологической оболочке человека. Профессор убеждал молодого врача, что это сокрытие факта преступлением являться не может, так как «отложенная смерть тела В.И.Волохова» (эта профессорская формулировка врезалась в память Альберта Ивановича) нужна ему, отцу В.И.Волохова, профессору И.В.Волохову, для научного эксперимента. После проведения этого научного эксперимента он, отец В.И.Волохова, заберёт тело сына из больничного морга и по человеческим и божеским законам предаст его земле.

Альберт Иванович сперва категорически возражал против «этого сумасшествия». Потом, когда профессор Волохов проинформировал «коллегу», что «эта услуга будет оплачена дополнительно», его возражения перестали быть категоричными. А когда Игорь Васильевич, конспирируя их неформальное общение, отобразил на клочке бумаги внушительную сумму новой «спонсорской помощи» с многочисленными нулями, принципиальность неподкупного врача легко растворилась во всепоглощающем океане человеческой жадности и банальной меркантильности.

– Да, правы были древние, утверждавшие, что у любого конфликта всегда есть третий радующийся, – сказал на прощанье Волохов реаниматору. – Вы ничего не меняете, дорогой коллега. Вы просто, как говорят итальянские музыканты, делаете этакое ритардандо, просто замедляете процесс.

– Будьте спокойны, профессор! – заверил его молодой врач с честными глазами под модной очковой оправой. – Учитывая интересы науки, ваш сын пребудет в коме столько, сколько вам будет угодно.

Волохов взорвался:

– Не сын, не сын, олух царя небесного! А тело его. Понимаешь – те-ло. Его бренная оболочка, только и всего… Понимаешь?

Альберт Иванович, получавший в медицинском вузе средние баллы по успеваемости