Путь к вершинам - Геннадий Петрович Исаков

молоды, по восемнадцать нам, и путь-дорога надобна беспечным пацанам…» Слесари везде нарасхват, и где еще быстрее прибавлять в росте, как не у большого дела?

— Опять воображаешь? Правильно не берут, — сказал друг. — Ты все выдумал. А жизнь не выдумаешь, строчи хоть в три пера. И не в дороге, сто раз повторю, суть.

«У тебя еще глаза не открылись», — сказал он с трогательной заботой о моем таланте.

Стало грустно. Потому что возразить нечего. Банальность не мешает истинам оставаться истинами. Было как сон туманный, и понимал, что спишь, понимал, что наяву рискуешь остаться беспомощным и будешь беспощадно бит, встав и пойдя туда, где все сложнее и прекраснее! Но все равно, если бы жизнь походила на школьное сочинение, упрямо поставил бы эпиграфом к ней: да, я люблю высокие слова! Должно быть красиво, крупно, как в книгах и в кино, иначе чувствуешь себя обделенным. Иначе зачем все, если это не на высшем уровне?!

Стремление к совершенству убийственно, его можно удовлетворить лишь в искусстве, тайны которого, когда приближаешься к ним, открываются зияющей бездной. Что пред ними твоя ересь и околесица?..

Друг уехал. Ему путь на восток, день за днем вкруговорот и вперехлест. А тебе? Что тебе в свете дня и тьме страниц? Посмотришь в себя, а потом… потом оглядишься, потому что нужно понять, отчего тревожно, точно туча нависла, и неизвестно, теплым дождиком окропит или градом посечет. Не оттого что недоволен жизнью, просто хочется насыщенности тысячью жизней в ней. Если не хотелось бы, не имел бы цены в собственных глазах, плюнул бы, пошел в домино играть.

Это Тимоша достал тогда для тебя цветы, бледные, слабо пахнущие примулы, а ты уронил их в снег…

3

Я оцепенело вглядывался в темноту. Ветер кружил, бил в лицо, гнался за мелькнувшими в переулке тенями. Лампочка на столбе качалась и мигала, сигналя марсианам. Никогда не было в мире ничего, кроме этого бешеного ветра. Точно разогнался на мотоцикле — только та скорость еще и слезу вышибает, а тут обходится без слез.

Вахтерша в общежитии дремно подняла голову: а, свой парнишка…

Холодом потянуло от поскрипывающих ставен, так, как если бы они растворялись легким нажатием руки. Но разве ты ждешь кого-нибудь? Разве простительно вечное беспокойство, вечное недовольство собой… и невозможное для тебя не составляет трудности другим… Способен трамваем доехать до звезд, неспособен встать в очередь за колбасой — лучше голодным остаться.

Читал я запоем, ходил каждый день в трестовскую библиотеку, нагружаясь литературой, сколько мог унести, даже не верили, что успеваю прочитывать. Записался еще в одну библиотеку, чтобы разговоров лишних не было. Разве, знаешь, где, о какой огонь обожжешься…

Взял письма Чехова. Она увидела в формуляре воспоминания о Маяковском, бунинские стихи, посмотрела с улыбкой. Эта улыбка облила меня пламенем, заслонила вдруг все, что было прежде со мной.

Она выдавала книги, и только я не мог смотреть и не мог не смотреть на ее обтянутое платьем сильное тело и напрягшиеся под капроном ноги. У нее были такие глаза, точно она прислушивалась к чему-то, сокровенно происходящему в ней. Что обещало мне светом этих глаз неизмеримое «завтра»? Она во многом совпадала с той, которую издавна рисовало воображение, а там, где не совпадала, казалось, превосходила ее.

«И вот — нет времени опомниться, и вот — дни ожиданьем полнятся».

Твоя несбыточная женщина, имени которой ты не назовешь никогда никому… «Я пришла. Я пришла сказать вам, что надо мной и над вами, над нашей любовью будет вечно сиять солнце!»

Я уже знал — мне не спать ночь, писать поспешно и жадно в хранимой пуще глаза общей тетради. Не о том, что увидел, о том, что привиделось. Постоянный внутренний монолог сменится диалогом. Я буду говорить с ней — и так и не скажу ей ни одного  с в о е г о  слова.

Мне стало нужно быть выше высокого, сильнее сильного… купить галстук, позаботиться о складках на брюках.

«Если бы я был бессмертен, я бы любил тебя все мое бессмертие».

В свежей тишине падал снег. Снежинки вспыхивали звездочками, словно я скользил по Млечному Пути. Во мне все цвело и пело, будто наступила весна и прошлым становилось одиночество.

Шесть раз я поднимался по ступенькам в библиотеку. Шесть дней. Седьмой был выходной. А я забыл об этом и, задушив свою робость, нес ей цветы.

— Ходили Аленке пальто покупать, да не выбрали, непрактичные все попадались, дорогие и маркие, — сказала она шедшей с ней подруге или соседке. Аленка тянула ее за рукав, хныкала и ловила снежинки, а она говорила, не замечая меня, идущего следом.

«Я пришла. Я пришла сказать вам, что пальто попадались дорогие и маркие…»

Подойти к ней стало все равно что встать в очередь за колбасой.

Жалкий пучок цветов — что мог значить он для нее, и к чему был здесь я…

Лицо окаменело. Мечты есть чистый дух, который в соприкосновении с действительностью материализуется и, следовательно, погибает. Но это несправедливо. Нужно проще, поэзия в жизни не все, и не все в жизни поэзия. Никто не питается цветочной пыльцой и не одевается в лепестки роз. Тебе тоже нужно пальто, и тоже недорогое, поскольку пока что ты примериваешь одежку не по плечу, а по карману.

Из боли тоже рождаются строки. Нужно докопаться до сути, рассказать, убедить, что ты не можешь иначе. К этому тиранически понуждает тебя врученный тебе судьбою дар. Но — ты сказал себе «нет», а кто скажет тебе «да»?

В газете промелькнуло объявление об открытии комсомольского клуба при райкоме — не податься ли туда? Надо же что-то искать. Из двух вариантов действий лучше тот, который активнее. В нем проявляешься ты сам, вопреки случайным посторонним силам.

Краски улицы глубоки и чисты, как перед большой переменой погоды. Завтра в следах по снегу проступит вода, торопливо всхлипнет капель. Разевают рты чугунные лягушки, и вздрагивают акации в ночи — никогда еще не видел таких лунных, пронизывающе ясных ночей.

Слава той зимней, некончающейся весне за улыбку, пусть обманувшую, за все, на миг осветившее твое бытие. И за примулы на снегу… Ты мог отдать их Аленке, она перестала бы хныкать. «Стало бы вас двое», — сказал Тимоша.

Свет режет открывающиеся глаза.

Ведь была улыбка, ты не выдумал ее, она грела тебя — разве этого мало?

4

На слет собралось несколько сот человек. Самодеятельные барды провели свой конкурс и объявили антракт до генерального костра. Сложенная на поляне огромная пирамида из сучьев и стволов полыхнула будь здоров!

В безумствующей возле