Приз - Полина Дашкова

Губы Рейча растянулись в мгновенной резкой улыбке, как будтолицо треснуло вдоль, Григорьеву даже почудился сухой щелчок.

— Не волнуйтесь, Андрей. Я, конечно, плохо стал соображать,но спектакль с пропавшими альбомами разыграл перед вами совсем недурно,согласитесь.

— Да, — кивнул Григорьев, — все выглядело очень натурально.

Рейч опять улыбнулся, на этот раз мягче.

— Я ведь давно понял, Андрей, кто вы. Вы работаете в ЦРУ.Мне было грустно, что они прислали именно вас. Я разыграл спектакль, и вы мнелегко поверили. Я мучил вас Третьим рейхом, и вы терпеливо меня слушали. Выдействительно хорошо ко мне относитесь, и вам не хотелось докладыватьруководству, что конверты отправил именно я. Но ведь ничего противозаконного яне сделал, верно? Это не шантаж, не разглашение секретной информации. Я простопоковырял палочкой в вашем гнилом термитнике.

— Вы поступили неразумно, — тихо сказал Григорьев.

— Я поступил нерационально. Насчет разумности можно спорить,но у меня сейчас нет сил, — он усмехнулся, — вы, конечно, решили, что в этомзамешан Рики? Нет. Мальчик ничего не знал. Мы путешествовали по Европе, и япотихоньку опускал конверты в почтовые ящики в разных городах. Зачем? Затем,что я скоро умру, и напоследок мне захотелось сделать что-нибудь хорошее. Еслихотя бы одному из пятидесяти четырех адресатов, получавших мои послания, намгновение стало стыдно, я добился своей цели. Они вырастили монстра, дали емуоружие и научили им пользоваться. Пусть помнят об этом и не строят из себяблагородных защитников демократии.

Он говорил совсем тихо, с тяжелой одышкой. Григорьевупришлось подвинуться ближе и склониться к нему. От Рейча пахло лосьоном послебритья и мятными конфетами. Дыхание его было шумным и частым. Неожиданно длясебя Григорьев спросил:

— Генрих, зачем вы сказали? Честное слово, лучше бы явернулся с пустыми руками.

Рейч, мучительно морщась, приподнялся на подушке и тихо,хрипло засмеялся.

— Андрей, как вы не понимаете, мне захотелось похвастатьединственным за всю мою жизнь поступком, которым я горжусь. Я не смогудержаться. Простите меня за спектакль. Сейчас я сказал вам правду, бесплатно,бескорыстно. Просто так, для собственного удовольствия. Вы можете спокойнодокладывать своему руководству, что конверты с фотографиями отправил я. Пустьделают со мной, что хотят. Я все равно скоро умру. Чем скорее, тем лучше,«…доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прахвозвратишься». Я даже не из земли, не из праха, я из самой черной, самой жуткойгрязи. Там черви, вонь. Там обитают тени, ненавидящие себя и свою тухлую,бездарную, самодельную вечность. Я ребенок «лебенсборн», они меня создали, онии уничтожат. Я благодарен им, что они выбрали такой приятный способ. Мой Рикипрелесть, правда?

— Генрих, перестаньте. Вы разумный, свободный, образованныйчеловек. Что за бред вы несете? Да пошлите вы этого бесенка подальше! Зачем выхороните себя заживо?

Григорьев разозлился, занервничал. Ему захотелось курить. Онвстал, прошелся по палате. Генрих следил за ним взглядом, не поворачиваяголовы.

— Вам, правда, жаль меня, Андрей?

— Да, Генрих, да! Вам надо порвать с Рики, прекратитьпринимать наркотики. Не мудрено, что вам мерещатся всякие тени, черти, червяки.Посмотрите, небо за окном, деревья, море. Вылезайте вы наконец из своегострашного подвала!

Рейч молчал. Глаза его были закрыты. Губы мучительно сжаты,уголками вниз. Седой пух на лысине едва заметно шевелился от искусственноговетерка вентилятора.

— Знаете, Андрей, — сказал он, не открывая глаз, — мнесейчас тяжело с вами разговаривать. Простите. Я устал.

Григорьев вышел в сквер. После охлажденного воздухагоспиталя жара показалась особенно тяжелой. На лавочке под вязом Кумарин и Рикибеседовали как добрые старые знакомые.

Деревня Кисловка находилась в двадцати километрах от бывшеголагеря. Она была маленькой, всего два десятка домов. Сонный толстый участковыйзаметно оживился, узнав, что майор из Москвы и его спутница интересуютсядевчонкой-потеряшкой. Новость о приезде группы из Москвы, о том, что взаброшенном лагере обнаружено шесть обгоревших трупов, до маленькогодеревенского отделения дойти еще не успела.

— Ну что, личность барышни установили? — спросил участковый,застегивая мятую форменную рубашку на толстом пузе.

— Да. Все нормально, — кивнул Арсеньев.

— А я вот сюжет видел в криминальных новостях, как там, вбольнице, заговорила она, нет? Чего это вообще такое — афлигия?

— Афония, — машинально поправила Маша.

Они шли втроем по тихой деревенской улице, к домуфельдшерицы. Участковый, еле справляясь с одышкой, рассказывал, как послала заним Настя Кузина, как он увидел потеряшку, которая не могла говорить ивыглядела как бомжонок. О своем звонке в Лобню он упомянул мельком, простосказал, что поставил в известность районное начальство, как положено. А потомфельдшерица вызвала «скорую».

Поликарпыч не счел нужным рассказать о том, что после егозвонка в деревню из Лобни приехал Лезвие.

…Дело в том, что старший лейтенант Колька Мельников не сразупокинул Кисловку. Он дождался, когда Поликарпыч вернется к себе в отделение, иминут через двадцать явился к нему.

— Знаешь, Поликарпыч, тут, это, неудобно так получилось, ятете Насте замок на калитке сшиб нечаянно и банку с квасом грохнул.

— Ничего, — сдержано кашлянул Поликарпыч, — бывает.

— Я, понимаешь, жару плохо переношу. — Лезвие сел, досталсвои хорошие сигареты, протянул Поликарпычу: — Угощайся.

Закурили. Помолчали.

— Ну и вот, — понизив голос, продолжал Лезвие, — я передэтим пивка вмазал, а потом водкой заел, — он подмигнул старому участковому исделал смешное, виноватое лицо, как он умел еще в детстве. Брови домиком, губыподковкой.

— Нехорошо, Коля. Ты же за рулем, к тому же на службе. А отменя чего хочешь?

— Ты, это, тете Насте передай от меня, на новую задвижку.

Лезвие достал из кармана купюру в пятьсот рублей и положилна стол.

— Она не возьмет, — Поликарпыч покачал головой и покосилсяна деньги.

— Тогда сам купи и прибей.

— На задвижку это много, — заметил Поликарпыч.

— А ты на сдачу купи Лидуне чего-нибудь, тоже от меня. И вотеще. Младшему твоему, Ване, вроде шестнадцать исполнилось недавно?