Платформа - Роджер Леви

– В чем дело, Таллен? – спросила Беата. – Что нуждается в починке?

Таллен потряс головой, пытаясь избавиться от боли. Здесь все было в норме. Все в порядке с гироскопами. Все в порядке с насосами. Целостность труб составляла девяносто девять целых девятьсот девяносто восемь тысячных процента. Температура пребывала в пределах допустимых значений. Что-то было не так исключительно с самим Талленом. Зачем он пришел сюда?

На него накатила тошнота, а когда она схлынула, он был на палубе и в клетке. Вода была безжалостно холодна, и голова у него заледенела. Он кричал и кричал. Против моря его крик был ничем.

А потом он снова очутился на платформе с Беатой и Лоудом, и Беата говорила ему:

– Что вы починили, Таллен? Вы не тот, что прежде. Море вас не успокаивает.

Таллен всхлипывал и не знал почему.

Лоуд сказал:

– Вы не успокаиваетесь. Дело в ваших эмоциях? Вы хотите поговорить об этом? Пожалуйста, давайте поговорим об этом.

Таллен перестал всхлипывать. Нож все еще был у него в кармане, все еще утешал. Изначальная головная боль прошла, но ее место заняла другая, глубокая и тяжелая.

– Мы здесь ради вас, Таллен, – сказал Лоуд. – Мы беспокоимся из-за вас. Мы беспокоимся из-за того, что вы сделали.

– Что вы сделали? – спросила Беата.

Но Таллен не знал, что он сделал.

КлючСоб 44: время вышло

Я сидел за своей пьютерией, когда ко мне пришел Малах и сказал – куда резче, чем разговаривал со мной в последние месяцы:

– Время, Алеф.

– Да, через неделю, – ответил я, не поднимая на него глаз.

Он вздохнул.

– Я знаю, – сказал я. – Через неделю.

– Что ты делаешь? – спросил он, склоняясь к пьютерии. Он часто задавал мне этот вопрос – из вежливости.

Я был вымотан. Я доделал свою подпрограмму для нейридов, внедренных взрослым. «ПослеЖизнь» разрасталась быстро, поэтому я создал модерируемую ИИ-функцию, способную адаптировать и использовать все наработки, которые предоставили нам писатели, для каждого похожего события из Жизней в наших архивах.

– Пятилетний срок выходит через неделю, – сказал я Малаху.

Он положил ладонь мне на руку и сказал:

– Я знаю, но у меня есть свои приказы, Алеф. Мне жаль. Срок выходит сегодня.

Снова! Даже спящий, Пеллонхорк снова поставил мне подножку.

– Одну секунду, – сказал я Малаху. – Позволь мне только закончить. Пожалуйста.

Я запустил на мониторе общее сравнение Жизней. Списки, характеристики, фрагменты реальных жизней и окончания этих Жизней. Чудовищные переживания, повторявшиеся снова и снова и до сегодняшнего дня остававшиеся невыслушанными. Единственным, что отличало эти последние моменты, были обстоятельства – на улице или в помещении, днем или ночью, в одиночестве или в окружении людей. И еще голос Жизни.

– Посмотри на нас, Малах, – попросил я, пустив изображения течь перед его глазами. – Это мы. Все мы.

Вот что содержалось в историях: миф об уникальности трагедии. Поток данных не иссякал. Здесь было все, каталогизированное и связанное перекрестными ссылками: травмы и смерть в жестоких семьях, в природных и спровоцированных человеком катастрофах, при разрыве отношений, при экстренных медицинских ситуациях…

– Посмотри! Вот оно, человечество, Малах!

– Мне жаль, Алеф. Идти нужно сейчас.

– Но мне всего лишь нужно время.

– Или ты пойдешь со мной, или я разбужу его сам. Не думаю, что тебе этого хочется.

Я видел, что у Малаха нет выбора. Он был уверен, что за ним тоже следят.

– И ты увидишься с Пайревой, – сказал он, отвернувшись к двери.

В комнате rv я открыл крышку капсулы, как делал почти каждый день в течение без одной недели пяти лет. Я ждал, когда Пайрева откроет глаза, но сделал это только Пеллонхорк. Они открылись мгновенно и сразу расширились и сфокусировались на мне.

– Привет, Алеф. Малах.

Я не слышал его голоса так долго, что это было словно в первый раз. Его звук возвратил меня в тот день, когда в иерсалемской церковке Пеллонхорк построил в нефе башню из молитвенников, прежде чем опрокинуть ее на пол, – мальчик, подобных которому я прежде не видел. Я вспомнил эту поразительную демонстрацию свободы, бездумного наслаждения. Как от того момента мы пришли к этому?

Малах поздоровался. Говоря с Пеллонхорком, он казался другим человеком.

Я сказал:

– Пайрева не открыла глаза.

Пеллонхорк меня проигнорировал.

– Как моя организация, Малах?

– Все хорошо. Осталось лишь немного фанатичных сторонников Лигата, воображающих, будто они что-то замышляют. Время от времени я их прореживаю. Мы более чем устойчивы. У нас больше силы, чем было прежде.

– Хорошо. А Алеф сделал то, что собирался?

Малах указал на меня.

– Я спрашиваю тебя, Малах.

– Сделал. Все работает именно так, как должно было.

– А «ПослеЖизни»? Они популярны?

Я попытался не показывать удивления. Он не должен был знать этого слова.

Пеллонхорк, улыбаясь, перевел взгляд с Малаха на меня. Крышка была на уровне его шеи, и в сравнении с легким движением его головы абсолютная неподвижность Пайревы была еще более мучительна.

– Да, очень популярны, – ответил Малах, избегая моего взгляда.

Было два возможных объяснения. Первое – что Пеллонхорк, находясь в rv, был подключен к Песни. Я в это не верил: гиперсомния свела бы его с ума. Другим объяснением было, что Малах периодически выводил его из rv, чтобы держать в курсе моих дел. Должно быть, так оно и было.

– А как же Пайрева? – спросил я. Ее глаза оставались закрытыми. Я отчаянно хотел, чтобы она что-нибудь сказала. Неужели ее тоже выводили из rv, пока я об этом не знал, не давая мне шанса поговорить с ней?

– Малах время от времени консультировался со мной. Я убежден, что ты и Он исполнили все, что обещали.

– Значит, все сделано. – Мой голос дрожал. – Я хочу Пайреву. Она нужна мне, Пеллонхорк. Пожалуйста.

Я взглянул на Малаха в поисках поддержки. Моя роль была сыграна. Я сделал то, чего требовал Пеллонхорк. Я гарантировал ему продолжительную безопасность. Пеллонхорку оставалось только вернуться в rv и отправиться в море, пока мой проект отыскивает средство от его рака. Конечно же, я был теперь свободен. Я мог забрать мою Пайреву. Почему Пеллонхорк медлит?

– Прости, Алеф. Пока что Пайрева останется со мной.