Воды Дивных Островов - Уильям Моррис

– Друг мой, – сказал Хардкастл, – по праву, что лежит пред тобой, я забираю всё твоё богатство и, если захочу, не оставлю тебе ни капли. Но посмотри, как добр я к тебе и твоим близким. Разве не сказал я, что вы можете остаться в этом доме, вдосталь есть и пить и проводить ночи в тепле, пока будет на то моя воля?

– Сказал, – кивнул хозяин, – но мы должны будем работать, словно невольники.

– Ну и болван же ты, – произнёс на это Хардкастл, – какое тебе до того дело? Разве ты не будешь работать так же усердно, как и прежде, или так же усердно, как работал бы на меня, будь я твоим гостем? Нет, хозяин, неужели ты выпроводишь меня из дома, отказав в гостеприимстве? Что скажешь на это, мой остренький Весельчак? – произнёс он, беря в руки свой меч. Тут хозяин отполз в сторону, и Мрачный Джон рассказывал потом, что он заплакал.

Но вдруг вперёд вышел Осберн, сама любезность, всё так же улыбаясь, как прежде, он произнёс:

– Достойный сэр, одно я прошу тебя сказать мне: нет ли какого способа избавиться от неволи, ведь ты знаешь, никто не захочет быть невольником, если может этого избежать.

– Ну, парень, – ответил воин, улыбаясь, ибо теперь, после разговора с хозяином, он был уже в лучшем расположении духа, – когда ты подрастёшь, ты узнаешь, что твои слова не совсем верны и что многие и не против побыть в неволе. Что же до того, как избежать её, об этом я расскажу тебе, ведь я как раз хотел поведать об этом хозяину, хотя из-за его малодушия и не надеюсь встретить в этом доме достойного сопротивления, разве только от этого увальня напротив… Что? Почему ты косишься, словно хочешь, чтобы твои глаза появились с другой стороны головы?

Стефан ответил:

– Я так испугался тебя, достойный сэр, что даже не знаю, куда смотреть, и подумал: будет меньше вреда, если смотреть вдоль носа.

Хардкастл сказал:

– Я уже знаю, как поступлю с тобой, невежа ты, деревенщина, и в первые же дни моего господства твоя шкура заплатит за твою дурь.

Стефан больше не косился, но кинжал его по-прежнему оставался у него за поясом.

Теперь Хардкастл обратился к Осберну:

– Ну, я скажу тебе о том, как избавиться от неволи, как ты её называешь, и более того, мальчик, я сделаю это, потому что ты станешь моим человеком, храбрым и ловким, в чём я ни капли не сомневаюсь, а для этого тебе надо как можно раньше узнать о жизни великих и храбрых мужей. Слушай! Всякий раз, когда я предлагаю кому-нибудь сделать то, что кажется этому человеку тяжёлым, я прошу его, если ему не по нраву мои слова, указать мне огороженное поле поближе к его дому, и тогда мы вместе идём туда и выясняем, что могут сказать наши клинки. Если же он убьёт меня или ранит так, что я не смогу покинуть поле боя иначе, чем на носилках, то он хорош и заслужил победой надо мной большую славу. Более того, если он не может драться сам, я согласен встретиться с любым защитником, которого он для себя назначит. Это старый добрый обычай храбрых, он берёт своё начало с незапамятных времён. Мне и в самом деле жаль, что сегодня хозяин и драться не может, и защитника не имеет, который бы дрался за него. Но я даю ему три дня на то, чтобы он нашёл такого защитника… Ты, подлец, – он обернулся к Стефану, – почему ты опять косишься на меня?

– Потому что защитник найден, – ответил Стефан гнусавым голосом.

Хардкастл фыркнул, и его борода встопорщилась, но тут вперёд вышел Осберн. По-прежнему улыбаясь, он произнёс:

– Воин, я предлагаю тебе на выбор три выхода. Первый: покинь наш дом вместе со своим человеком. Ты обошёлся с нами не так, как полагается гостю: ударил меня, запугал всех и при этом нагло не хотел признаваться в том, что совершаешь преступление. Это лучший выход из твоего глупого положения. Что ты скажешь на это?

Но в сердце разбойника сейчас бушевал такой гнев, что он не нашёлся, как ответить Осберну, и только ёрзал в своём кресле, фыркая и отдуваясь. Осберн же продолжил:

– Я вижу, ты не принимаешь этого предложения, но тем только хуже для тебя. Второе, что ты можешь сделать, это найти поле для сражения. Согласен ли ты на это?

Воин взревел:

– Да, согласен! Но в таком случае ты возьмёшь меч и щит, а я пучок берёзовых розог, и если я не сумею поймать тебя, стащить штаны и выпороть, как учитель грамматики своего ученика, то я навсегда заброшу своё оружие.

Осберн холодно произнёс:

– Ты не видишь, что я опоясан мечом и, скажу тебе, славным? Или, может быть, ты возьмёшь нож Мрачного Джона и повторишь этим утром то, что я сделал с ним прошлым вечером, а сделал я это, чтобы предупредить тебя, но, похоже, ты был пьян и ничего не заметил.

Лицо Хардкастла несколько осунулось, ибо теперь он вспомнил трюк с ножом, но Осберн продолжил:

– Я спрашиваю тебя, воин, выйдешь ли ты в поле, что я найду для нас?

Голос разбойника теперь стал тише:

– Не могу же я драться с ребёнком: убью ли я его или буду убит им, это же опозорит меня.

Осберн ответил:

– Тогда покинь этот дом, и ты сможешь оставить себе ту честь, что возможна у разбойника и подлеца. Если же тебе не нравятся оба исхода, то я вытащу свой клинок и нападу на тебя, чтобы убить, и мне поможет стоящий рядом с обнажённым кинжалом в руке слуга Стефан, верный и бесстрашный муж. А я вполне могу это сделать, даже если считать, по твоим собственным словам, что ты находишься не в нашем доме, а в своём собственном.

Харкастл поднял голову, ибо некоторое время назад он её повесил, и хрипло произнёс:

– Тогда выбирай для меня поле, и я выйду на бой и убью тебя.

– Может быть, – сказал Осберн, – а может быть, и нет.

Тогда он попросил Стефана сходить на ровный луг близ реки и подобрать место для сражения. А сам тем временем вспомнил о своей подруге на том берегу и подумал, что может ведь так случиться, что он больше никогда не увидит её, а будет убит близ Ведермеля. Юноша гадал, дойдут ли вести об их битве до другого берега, узнает ли она о нём. Но пока он предавался таким размышлениям, его ушей достиг грубый голос Хардкастла. Вздрогнув, Осберн развернулся и услышал, что разбойник обращается к нему:

– Парень, позволь мне увидеть меч, которым ты будешь биться со мной.

Осберн снял с пояса ножны с мечом и молча передал их Хардкастлу. Воин сразу же начал было развязывать завязки, но Осберн воскликнул:

– Нет, воин, не касайся завязок, ибо кто знает, что произойдёт, если меч обнажить в стенах дома?

– Хорошо, хорошо, – согласился Хардкастл, – но если вскоре этот клинок всё равно будет обнажён, то что за вред от того, если его обнажат сейчас?

Впрочем, он отнял руку от оружия, положив его на стол перед собой.

Осберн огляделся и увидел, что дома остались только они двое, а все остальные ушли посмотреть на поле для сражения. Поэтому юноша тихо спросил:

– Воин, прав ли я: мне кажется, на сердце у тебя дурные предчувствия?