Воды Дивных Островов - Уильям Моррис

Хардкастл ничего не ответил, и Осберн продолжил:

– Я вижу, что это так, и думаю, для тебя будет лучше, если эта битва не состоится. Послушай, почему бы нам не заключить мир таким образом: ты останешься здесь на этот день, сохранив уважение к себе, и по всей чести покинешь нас завтра, и мы одарим тебя тем, что пожелает твоё сердце? Так ты избежишь позора, и все наши разногласия будут забыты.

Хардкастл покачал головой:

– Нет, парень, нет. Слух разнесётся, и вскоре позор настигнет меня. Мы должны встать на поле сражения друг против друга.

И с мрачной усмешкой добавил:

– Не так давно ты угрожал убить меня с помощью того косоглазого болвана, а теперь ты стоишь предо мной без оружия, а у меня под рукой лежит твой меч. Может, ты боишься того, что я могу с тобой сделать, если уж обдумать твои слова?

– Нет, я не боюсь, – возразил Осберн. – Ты можешь быть дурным человеком, но ты не настолько низок.

– Это верно, – заметил Хардкастл. – И вновь я скажу, что ты доблестный юноша. Слушай, бери обратно свой меч, но скажи, какие доспехи будут у тебя в этой битве?

– Никаких, кроме моего щита, – ответил Осберн. – Там, на стене, висит ржавый стальной капюшон, но в нашем доме нет ни одной кольчуги.

Хардкастл сказал:

– Что ж, вот что я могу сделать для тебя: я оставлю все свои доспехи здесь и отправлюсь к месту битвы только с мечом в руке, ты же возьмёшь свой щит. Но берегись: Весельчак – хороший клинок.

Осберн улыбнулся:

– Я знаю, что если тебе удастся нанести мне хотя бы один верный удар, то мой щит мало поможет против Весельчака. И всё же я принимаю предложение и благодарю тебя за него. Но вот ещё что пришло мне на ум: ведь если ты переживёшь этот день, ты опять вернёшься к высокомерию и жадности и будешь творить неправые дела, подобные тем, которым мы все были свидетели вчера вечером и сегодня утром.

Хардкастл грубо рассмеялся:

– Что ж, парень, думаю, ты прав. А потому убей меня сразу же, если сможешь, и избавь от меня мир. Но слушай, я совсем не стыжусь своих дел, хотя люди и называют некоторые из них подлыми, – пусть их называют.

Тут в зал вошёл Стефан и дал знать, что место выбрано. Он больше не косил.

Втроём они спустились на луг. Там уже собрались все остальные. Дед малодушно ёжился, Мрачный Джон был бледен и беспокоен, женщины скорбно жались друг к другу, и бабушка голосила. Проходя мимо, Стефан коснулся бабушки и спросил:

– Ты видела когда-нибудь маленького Давида?

– Нет, – всхлипнула она.

– Тогда смотри туда, – сказал он, – и увидишь его своими глазами.

И вот двое противников вышли на выбранное место. Было два часа до полудня. Обещая первый зимний снег, небо затянули тучи. В этом году снега ещё не было, и земля оставалась сухой и жёсткой. Хардкастл первым обнажил Весельчака, а за ним и Осберн снял с пояса Широкого Косаря и развязал завязки. Одно мгновение он стоял неподвижно, пристально глядя на врага, который закричал:

– Поспеши, парень, я хочу поскорее с этим покончить.

Тогда Осберн вынул клинок, и показалось, будто серость зимнего дня, окутывавшая всё вокруг, отступила. Как рассказывали те, кто стоял тогда ближе всех к месту схватки, когда Широкий Косарь обнажился, пронёсся громкий гул, и Осберн, надев на руку щит, закричал:

– Теперь ты, воин!

И сразу же Хардкастл прыгнул в его сторону. Осберн ждал его с поднятым мечом и, легко увернувшись, сделал Широким Косарём выпад вперёд, коснувшись бока противника, и зрители увидели, что клинок немного обагрился в крови. Быстро и свирепо Хардкастл повернулся к юноше, но тот, оказавшись на расстоянии удара от разбойника, уже держал наготове, у груди, Широкий Косарь, и лезвие его вонзилось в бок Хардкастла, и рана была так глубока, что Харкастл даже опустил свой меч. Тогда Осберн вскричал:

– Что такое? Ты же хотел стащить с меня штаны, разве нет? Но, похоже, это я задам тебе трёпку.

А в это время Косарь нанёс широкий косой удар и с быстротой молнии вернулся в исходное положение, а в боку Хардкастла и на месте ягодицы осталась огромная дыра, и на землю полилось море крови. Когда же Хардкастл, шатаясь и дико озираясь, с усилием поднял меч, Осберн отразил его удар щитом и пронзил его грудь, Косарь целиком, словно в тесто, вошёл в тело противника. Хардкастл же, рассечённый чуть ли не пополам, соскользнул с меча на землю, спиной вниз.

Осберн глядел на противника и молчал. Подбежал Стефан и, опустившись на колени, пощупал запястье Харкастла и положил руку ему на грудь, затем он обернулся и посмотрел на Осберна, который теперь тоже встал на колени рядом с ним и стирал подолом куртки убитого кровь с Широкого Косаря. Наконец, Осберн поднялся, вложил клинок обратно в ножны и завязал все завязки. И тогда с уст его сорвалась песня:

Затем он воскликнул:

– Подойдите ближе, хозяин и хозяйка! И вновь вступите во владение домом и землями Ведермеля, как было прежде наступления вчерашнего дня!

Хозяин подошёл к нему и поцеловал, смиренно и искренне поблагодарив. Женщины же, приблизившись, кинулись обнимать отрока. А вот Мрачный Джон ускользнул сразу, как только увидел падение своего хозяина, и когда теперь о нём вспомнили и начали искать, он был уже маленькой точкой, быстро направлявшейся в сторону нижней долины. Увидев его, все разом рассмеялись, и смех этот облегчил их сердца, и они почувствовали себя свободными и счастливыми.

– Так, – сказал Стефан, – что мы будем делать с этим павшим воином, ещё утром таким яростным и свирепым?

Осберн ответил:

– Мы предадим его тело земле здесь, не снимая с него одежды, ведь он пал смертью мужа, хотя, возможно, и жил словно зверь. Но меч его я отдам тебе – в награду за то, что ты верно следовал за мной и в этот раз, и раньше.

Стефан сходил за мотыгой и киркой и вырыл для воина могилу как раз посередине того места, где свершился бой. Там Хардкастла и погребли, насыпав над могилой небольшой курган из камней. И по сей день место это зовут низиной Хардкастла, а чаще короче – просто Хардкастлем.