Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

считая справедливым отдать ей всего себя. «Только дураки бывают чересчур щедрыми». Аратан достаточно часто слышал это от Сагандера, когда наставник запихивал свитки и рукописи в сундук, который затем запирал на замок. То была кульминация его жизни как ученого: его личные записи, научные труды, которые старик хранил подальше от чужих глаз.

Теперь ясно, что имел в виду Сагандер.

«То, что отдается даром, возвращается оскверненным. Ценностью не всегда стоит делиться, и некоторые руки грубее других.

Отец, а ведь именно это говорил тебе Старец, пытаясь предупредить.

Но вряд ли ты его слушал».

Ферен дотронулась до раны на щеке, из которой Ринт вытащил глиняный осколок, зашив порез нитью из кишок. Смех той суки все еще звучал у нее в голове, врезаясь в мозг, будто острые когти. Казалось, будто рана продолжает кровоточить, но кровь теперь непрерывным потоком лилась внутрь черепа, затопляя разум.

Ринт присел рядом, складывая костер, но она видела, что у брата дрожат руки.

Ведьма лишь подтвердила Ферен то, о чем уже сообщил им с Драконусом тот мертвец внутри кургана, – в нее заронили семя. Внутри ее пустило корни дитя. Но теперь оно казалось чуждым и чудовищным, заставляя душу содрогаться. Ох, недаром повитухи говорят: «Утробу должна выстилать любовь». Любовь, окружающая дитя защитой. Без любви душа ребенка увядает, и потому Ферен очень хотелось полюбить это создание.

Винить было некого. Жажда принять в себя семя принадлежала лишь ей одной, она словно бы хотела до краев наполнить некий сундук сокровищами. Ферен казалось, будто она каждую ночь горстями бросает в него полученные от юноши драгоценные дары лишь затем, чтобы на рассвете вновь обнаружить там зияющую пустоту. Теперь Ферен понимала, что это была только иллюзия. На самом деле ее переполняло богатство, и в том, что она чувствовала себя ограбленной, виновата была только она сама, но никак не Аратан.

Ферен вспомнила, как еще недавно с насмешкой смотрела на беременных женщин в селениях пограничников, не видя в них ничего, кроме пустого самодовольства. По собственной глупости она слишком быстро забыла, что когда-то ощущала то же самое, гордо неся свою ношу, – но те воспоминания вызывали у нее лишь боль и тоску; неудивительно, что Ферен отвергла то, что прекрасно знала сама, не оставив взамен ничего, кроме презрения и злобы.

Но теперь Ферен чувствовала лишь одно: свернувшуюся внутри ее, будто кулачок, крошечную девочку, в тончайших жилках которой текла необычная кровь. Аратан ведь был не из простых: как-никак сын самого Драконуса. И ведьма определенно что-то знала, некий секрет, сокровенную истину. Возможно, Олар Этил было ведомо, кто мать юноши, – по крайней мере, так считал Ринт.

Рану на лице Ферен жгло будто огнем. Казалось, словно бы та пульсирует, крича от боли. Эта рана в самом центре щеки лишила ее красоты – которую она, правда, никогда особо не ценила как повод для восхищения или зависти, – и теперь женщина чувствовала себя так, будто ее пометили клеймом, словно воровку: «Она украла семя сына самого повелителя Драконуса – смотрите все! Правду не скроешь!»

Ферен хотелось полюбить растущее внутри ее дитя, подарив ему защиту, которую давала любая мать. Да, в момент родов ребенок лишится этой защиты и испытает потрясение. Да, ей самой будет очень больно. Ну и что с того? По крайней мере, у Ферен уже имелся соответствующий опыт, она знала, что ожидает ее впереди. Так что бояться было нечего: все ее желания исполнились, на все ее молитвы ответил благословенный белый поток.

Девочка, проклятая в миг зачатия. Попытавшись представить себе личико новорожденной дочери, Ферен увидела свое собственное, с кровоточащей раной на щеке и полным ненависти взглядом.

Ее мучительные размышления прервало появление Раскана. Казалось, будто сержант постарел на много лет: бедняга шел, едва переставляя ноги, словно древний старик с хрупкими костями. Доковыляв до костра, он медленно сел. Раскан выглядел не просто потрясенным, но серьезно больным, и Ферен подумала, что, возможно, жестокое колдовство ведьмы украло у него не только душевный покой.

Ринт помешивал над костром похлебку.

– У всех ведьм холодные руки, – резко бросил он, не поднимая взгляда. – Ее прикосновение со временем выветрится, сержант.

– Она азатанайка, – ответил тот таким тоном, будто полностью отвергал сказанное Ринтом.

– Все равно она ведьма, – упрямо заявил Ринт. – Даже джелеки знают про эту Олар Этил, которая выглядывает из пламени и жаждет встретиться с тобой взглядом. Телас – так они называют ее магию. Мы все чувствуем ее перед рассветом, когда ночь отступает и мы смотрим в костер, не ожидая увидеть что-либо, кроме углей, но перед нами вдруг, повергая в ужас, вспыхивает свежее пламя. – Он подбросил в костер еще веток. – И еще… кто из нас внезапно не смолкал, сидя у костра, когда его взгляд вдруг приковывал смертоносный дух пламени? Спина холодеет, жар бьет в лицо, и кажется, будто ты не можешь пошевелиться. Словно бы впадаешь в транс, не в силах отвести глаз от огня, а в мозгу, будто смутные тени, пробуждаются древние сновидения.

Ферен уставилась на брата: отчасти изумленно, отчасти со страхом. Лицо Ринта исказила гримаса. Он снова помешал похлебку, будто проверяя глубину ила перед тем, как сделать очередной шаг.

Ферен услышала совсем рядом дыхание Раскана, сиплое и учащенное.

– Она коснулась тебя, Ринт.

– Да, хотя тогда я этого и не понял. Или, возможно, понял, но скрывал от себя самого. Нас постоянно тревожит то, чего мы не знаем, и мы считаем недостойным в том признаться, поскольку это говорит лишь о нашем собственном невежестве.

– Лучше уж невежество, чем такое! – прохрипел Раскан.

Едва лишь он успел произнести эту фразу, как появился Аратан. Юноша остановился в нескольких шагах от костра, и Ферен поняла, что бывший любовник не желает на нее смотреть. Впрочем, это и к лучшему, поскольку ей хватило единственного брошенного в его сторону взгляда, чтобы грудь обожгло, словно бы туда вонзили нож. Почувствовав, как мерцающее пламя притягивает ее взор, женщина быстро отвела глаза, уставившись в ночь.

«„Лучше уж невежество, чем такое!“ Что ж, выкрикивай эти слова, будто они священны – ибо они наверняка таковыми и являются. Слова, которые, возможно, будут преследовать нас всю жизнь».

Ринт встал и обратился к сестре:

– Будь добра, принеси миски.

Ферен не возражала, поскольку у нее появилось хоть какое-то занятие. Она начала разливать похлебку, пока Ринт отошел к своему мешку. Вернувшись с фляжкой, он протянул ее Раскану:

– Сержант, вряд ли сегодня ночью мне потребуются твои приказы. И Ферен тоже.

– В смысле? – нахмурился тот.