Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

прежде, чем раздался оглушительный выстрел. Я почувствовал сильный удар, обжигающую боль, и, как во сне, мое сознание начало погружаться во тьму, словно гасла газовая лампа.

Кошка, словно тень, скользнула ко мне на бёдра, неожиданно вырвав меня из пучины забытья. Ее легкое прикосновение, как разряд молнии, вернуло меня в реальность. Я машинально положил руку на то место, где, как мне казалось, в меня вошла пуля, но не почувствовал ни боли, ни даже намека на рану. Странное онемение царило в моем теле, я как будто был неживым манекеном. Заметив какое-то движение, белая кошка выгнулась дугой, словно натянутая струна, и, с грацией акробата, метнулась в сторону, оцарапав мое бедро острыми, словно бритвенные лезвия, когтями.

И тогда я встал, решительно и твердо, чтобы направиться обратно в дом Фло. Может быть, я был дураком, который решил бросить в канаву свой единственный шанс на побег, но во мне жила неукротимая потребность вытащить Кристофа из этого змеиного гнезда. Во мне тлела слабая надежда, что с ним ничего не случилось за этот месяц, и я не мог просто так его бросить. Я был готов рискнуть всем, ради него.

Я прибыл к дому Фло в предрассветную темень, настолько плотную, что она обволакивала все вокруг, как густой кисель. Мне приходилось вытягивать руки вперед, подобно слепцу, чтобы не споткнуться и не упасть на неровной мостовой. Холодный туман проникал под одежду, обжигая кожу, но меня это уже не беспокоило. В моем сердце горел огонь решимости, который не давал мне сдаться. Я был готов сражаться, несмотря ни на что, ради Кристофа, ради нашей свободы, и, быть может, ради того, чтобы вновь обрести себя.

Открытые окна комнаты Кристофа блеснули в ночи, словно маяки, и я, на мгновение, почувствовал облегчение. Мне не придется проникать в дом через дверь, рискуя разбудить всех его обитателей. По скользким от влаги и тумана стенам было трудно карабкаться вверх, словно альпинисту, покоряющему отвесную скалу. Но я, с упорством, достойным лучшего применения, карабкался дальше, пока, наконец, не добрался до подоконника, а затем, с грохотом, упал на пол комнаты, разбудив своего друга.

— Чертов воришка! — прорычал он, поджигая свечу, его голос был полон раздражения и недовольства. — Вот ты и попался!

Едва только свет свечи озарил меня, как его худое лицо вытянулось, словно под воздействием какой-то неведомой силы. Черты Кристофа заострились, он побледнел и стал до неузнаваемости непохожим на себя прежнего.

— Адам... — изумленно прошептал он, его голос был полным ужаса и потрясения. — Ты, совесть моя, пришел спросить с меня сполна?

Он стоял вжавшись в стену, словно тень, и едва напоминал того крепкого, уверенного мужчину, которого я знал. Он смотрел на меня, и видел не живого человека, а призрака, явившегося из потустороннего мира, и этот ужас пугал меня не меньше, чем его собственный.

— Я прошу тебя, Адам, прости меня, — умоляюще произнес Кристоф, его голос дрожал от страха и раскаяния.

— За что простить? — спросил я, стараясь казаться спокойным, хотя внутри меня все кипело от тревоги и негодования.

— Это не случайность, что Гарриет оказалась в шахте, — сказал Кристоф, опуская голову. — Бёттхер все знал изначально. Он с самого начала следил за тобой, даже когда ты был в Берлине. Его слова прозвучали, как приговор, разрушая все мои иллюзии, и словно острый нож, вонзились в мое сердце.

Я попятился, сокрушенный новой правдой, словно меня ударили обухом по голове. Каждое слово Кристофа, словно гвоздь, вбивалось в мою и без того израненную душу. Мои ноги подкашивались, словно стебли скошенной травы, и я, в конечном итоге, оказался прижатым спиной к двери, словно загнанный в угол зверь. Мир вокруг меня расплывался, и я с трудом мог сфокусировать взгляд на лице Кристофа.

— Говори всё, что знаешь, — обескураженно произнес я, мой голос звучал хрипло и устало, словно я постарел на несколько лет.

— Червь сказал, что есть работёнка, за которую неплохо отстёгивают, — начал Кристоф свой рассказ, словно исповедуясь. — В этот же вечер меня вызвали на допрос, но вместо Блюхера в камере был Бёттхер. Он сказал, что мне будут платить...

— Сколько? — перебил я его, мой голос был резким и требовательным, как выстрел.

— Пятнадцать тысяч марок. И срок до двух лет сократят. Взамен я буду докладывать о каждом твоем шаге. Те письма, что я отправлял якобы жене, на самом деле шли Бёттхеру. Я изложил ему твой план по покушению на него, и он привел в шахту свою дочь. А потом он сказал, чтобы я сделал всё, чтобы ты обратил на нее внимание, как на женщину, — его голос задрожал, словно он боялся произносить эти слова. — И стал тебе намекать. Когда увидел твою незаинтересованность, понял, что нужно в другом ключе смотреть.

— Гарриет знает? — с трудом выговорил я, мой голос звучал приглушенно и глухо, словно доносился из-под земли.

— Нет, она была предельно честна с тобой, — ответил Кристоф, его голос звучал искренне и виновато.

— Он заплатил тебе? — спросил я, мой голос был наполнен яростью и отчаянием.

— Да, — тихо ответил Кристоф.

— Давай сюда деньги, — потребовал я, протягивая руку.

Получив чек, я толкнул дверь плечом и направился в коридор. Когда услышал шаги за спиной, я резко нырнул в темный угол, где находилась дверь в комнату Гарриет, и слился с темнотой, словно растворился в ней, будто меня никогда и не было. Я замер, наблюдая за тем, что происходит, готовый действовать в любой момент.

Дверь комнаты Кристофа плавно закрылась, словно тихий вздох, и я, выдохнув, приоткрыл другую дверь, ведущую в комнату Гарриет. Едва я переступил порог, как меня тут же охватил густой, удушливый запах плоти и пота, липкий и сладкий, словно в борделе, где я однажды прятался от жандармов. Запах похоти и духоты, смешанный с ароматом увядших роз, висел в воздухе, создавая тяжелую, гнетущую атмосферу. Я поднял взгляд, и мои глаза устремились к измятой постели, словно в ловушку.

Моя "жена" спала в объятиях какого-то мужчины, одного из тех многочисленных поклонников, которых она собирала вокруг себя, словно пчела нектар. Кто он был, я уже не знал, да и не хотел знать. Они оба были полностью наги, их тела,