Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

елям, что, словно безмолвные стражи, выстроились по обеим сторонам пути. Дабы сэкономить время, я взял в аренду старую, но еще крепкую лошадь, что позволило мне сократить путь на несколько часов. Однако, не доезжая километра до цели, я был вынужден спешиться и оставить лошадь, дабы не привлекать лишнего внимания.

К рассвету, когда первые лучи солнца робко пробивались сквозь пелену тумана, я достиг места назначения. Разбив небольшой лагерь, я надежно привязал лошадь к раскидистому дереву, закинул удочку в реку и разжег небольшой костерок, дабы согреться и приготовить нехитрый завтрак. В ожидании рева мотора, который возвестил бы о приближении цели, я с упоением наблюдал, как осенний ветер игриво шелестит тускло-зеленой листвой, наполняя воздух терпким ароматом увядающей природы.

Я остался наедине с природой, вдали от людской суеты, шума и притворного веселья. Лишь умиротворяющее журчание небольшой речушки да мелодичное пение птиц создавали приятный, ненавязчивый фон, позволяя мне в полной мере насладиться долгожданным уединением. Душа моя, измученная тяготами и невзгодами, наконец-то обрела покой, растворившись в первозданной красоте осеннего леса. В эти минуты я чувствовал себя частью этого мира, его неотъемлемой составляющей, и это единение с природой дарило мне ни с чем не сравнимое ощущение свободы и гармонии.

Я распластался на траве, как в далеком, беззаботном детстве, и устремил свой взор в бескрайнее небо. Облака, словно белоснежные корабли, неспешно плыли по небесной глади, принимая самые диковинные и причудливые очертания. Казалось, ничто не в силах прервать этот миг блаженного спокойствия, эту безмятежную идиллию.

Но вдруг, словно по злому року, я вновь оказался в тесном, душном гробу. И снова это давящее, невыносимое ощущение тесноты, и оглушительный стук собственного сердца, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Ноги мои, будто сами по себе, принялись неистово колотить по деревянной крышке, а я, словно обезумевший, не экономя драгоценного воздуха, принялся кричать, вопить что есть мочи, умоляя о своем освобождении.

Время потеряло свой ход, вечность сменяла вечность. Я вновь и вновь переживал этот кошмар, бесконечно воскресая и умирая. Сердце мое пылало адским пламенем и болело так нестерпимо, что я, казалось, физически ощущал, как оно разрывается на мириады мельчайших осколков. Руки мои были истерзаны, покрыты занозами и кровоточащими мозолями. Ногти сломаны от яростных попыток расцарапать эти ненавистные, неподдающиеся доски. Под ногтями застряли острые щепки, и каждое, даже самое незначительное движение кистей отзывалось острой, пронзительной болью.

Нет спасения из этой кромешной тьмы. Нет и не будет. Не Брухзаль – моя темница. Не карцер – мой плен. Вот она, моя личная тюрьма – этот проклятый гроб. Беспомощное, мучительное лежание месяцами, годами напролет. Купание в собственной крови, теплой, тошнотворно воняющей железом. В собственных слюнях и нечистотах.

И каждый раз, закрывая глаза, я испытываю панический страх вновь пробудиться там, в этом деревянном аду. Каждый раз меня охватывает ужас от того, что я забываю, как дышать, и начинаю медленно задыхаться, тщетно хватая ртом воздух. С трудом, превозмогая боль, я подползаю к окну, вытягиваю руки и жадно подставляю свое лицо, искаженное гримасой невыразимого ужаса, под холодные струи ночного дождя. Дождь милосерден, он прощает, смывая с меня все кошмары и позволяя допьяна напиться обычной водой, что когда-то была для меня чем-то само собой разумеющимся, обыденным и даже излишним. Эта живительная влага – единственное спасение, единственная отрада в этом бесконечном, безысходном кошмаре.

В голове, словно в калейдоскопе, сменяют друг друга картины предательств, вереница смертей. Образы любимых и тех, кого я когда-то любил, блекнут, становятся черно-желто-белыми, как старые фотографии, выцветшие под безжалостными лучами солнца. Эти воспоминания не рубцуются в сердце, они разливаются повсюду, пропитывая собой все, что меня окружает, вместе с щемящей тоской и горьким сожалением.

А затем разражается ураган самокопания, безжалостный и разрушительный. Ищешь причину всех бед исключительно в себе, ведь какая-то наивная, доверчивая часть души все еще отказывается верить в людскую подлость. Может, все это случилось потому, что я где-то оступился? Не доработал, не досмотрел, не доказал, что заслуживаю доверия и любви? Может, это я был черствым и жестоким? Может, это я изначально выбрал неверную линию поведения? Или, как эгоист, ждал и требовал от окружающих того, чего они по своей природе не могли мне дать?

Но тут же пробуждается и другая моя ипостась, что твердит упрямо и непреклонно: каждый раз я отчаянно пытаюсь цепляться за жизнь. Словно скалолаз, карабкающийся вверх по отвесной скале, символизирующей годы, ломая альпеншток за альпенштоком. Срываюсь, едва не разрывая истончившуюся веревку, но сквозь стиснутые зубы снова и снова, каждый проклятый год, упрямо ползу вверх. Сначала мою веревку безжалостно рвали Мичи, Ганс, Клэр, потом Майя, Юзеф, теперь Блюхер, Бёттхер, Кристоф и Гарриет. Но веревка, по какой-то непостижимой, необъяснимой причине, отныне не рвется. Она стала нерушимой, вечной, как и я сам. И это знание одновременно и пугает, и придает сил. Ведь сколько бы раз меня ни предавали, сколько бы ни пытались столкнуть в пропасть, я все равно буду продолжать свой бесконечный, мучительный подъем, ведомый непонятной, но непреодолимой жаждой жизни.

Я смотрел прямо на солнце, не щурясь, не испытывая ни малейшего дискомфорта, и чувствовал, как живительная энергия светила наполняет каждую клеточку моего тела. Словно подсолнух, только-только распустивший свой золотистый цветок, я впитывал в себя солнечные лучи, ощущая, как крепну, как возвращаются утраченные силы. Казалось, не было ни мучительного голода, ни кромешной тьмы, ни изнуряющей жажды. Будто я только что вернулся из санатория, полный сил и энергии, отдохнувший и обновленный. Появись сейчас передо мной десятикилометровая дистанция, клянусь, я пробежал бы ее быстрее своей арендованной старухи-лошади, оставив ее далеко позади.

И вот, наконец, уловив удаляющийся рев мотора, я, словно по команде, резво вскочил на ноги, готовый к решительным действиям. Мое тело, преисполненное невиданной энергией, жаждало движения. Пора было отправляться в путь, попутно создавая образ простодушного, потерявшегося рыбака, дабы не вызывать подозрений.

Особняк Бёттхера встретил меня зловещей тишиной и пустым двором. Казалось, все обитатели дома, словно почуяв мое приближение, в спешке попрятались, оставив свои покои на произвол судьбы. Словно незваный гость, я переступил порог этого мрачного жилища, окутанного атмосферой тайны и недосказанности. Где-то в глубине души шевельнулось неприятное предчувствие, но я решительно отогнал его прочь. Мне предстояло разгадать загадку этого места, докопаться до истины, чего бы мне это ни стоило. И я был готов к этому, преисполненный решимости и неведомой силой, что даровало мне солнце.

Кабинет самого Бёттхера, как и следовало ожидать, располагался на