Космическая трилогия - Клайв Стейплз Льюис

Вот почему Рэнсом не спал и думал, когда остался один. Он не сомневался, что враги нашли Мерлина, а если нашли – сумеют разбудить. Тогда соединятся две силы, и это решит судьбу Земли. Несомненно, темные эльдилы веками подготавливали это. Естественные науки, невинные и даже полезные сами по себе, уже при Рэнсоме пошли куда-то в сторону. Конечно, их сводили с пути в определенном направлении. Темные эльдилы непрестанно внушали ученым сомнения в объективной истине, а потом и равнодушие к ней, и это привело к тому, что важной стала лишь сила. Смутные толки об élan vital[31] и заигрывания с панпсихизмом воскрешали понемногу любезную магам Anima mundi.[32] Мечты о предназначении человека и его далеком будущем извлекали из могилы старое человекобожие. Опыты над животными и работа на трупах приучали к тому, что ради прогресса нужно прежде всего перебороть себя и делать то, чего душа делать не позволяет. Теперь это все достигло такой степени, что стоящие за этим решили: можно выгнуть науку назад, чтобы она сомкнулась с древними, забытыми силами. По-видимому, раньше это было невыполнимо. Этого нельзя было сделать в XIX веке, когда твердый материализм не позволил бы ученым поверить в такие вещи; а если бы они и поверили, унаследованная порядочность не позволила бы им касаться нечистого. Пережитком прошлого века был Макфи. Теперь все изменилось. Вероятно, мало кто знал в Бэлбери, что происходит, но, если они узнают, они будут как солома перед ветром. Что сочтут они непотребным, когда нравственность для них – побочный продукт биологических и экономических процессов? Времена созрели. С точки зрения преисподней к этому вела вся человеческая история. Падший человек уже может стряхнуть те ограничения, которые само милосердие наложило на его силу. Если он это сделает, воплотится ад. Дурные люди, ползающие сейчас по маленькой планете, обретут состояние, которое прежде обретали лишь по смерти, и станут прямым орудием темных сил. Природа станет им рабыней, и предел положит лишь конец времен.

До сих пор, что бы ни случилось днем, Марк спал хорошо, но в эту ночь он спать не мог. Письма он не написал и весь день слонялся, скрываясь от людей, ночью, лежа без сна, он ощутил свои страхи с новой силой. Конечно, в теории он был материалистом; конечно (тоже в теории), он давно вышел из возраста ночных страхов. Но сейчас это ему не помогло. Всех, кто ищет в материализме защиты (а таких людей немало), ждет разочарование. Да, то, чего вы боитесь, – немыслимо. Что ж с этого? Лучше вам? Нет. Так как же? Если уж видишь духов, лучше в них верить.

Чай принесли раньше, чем всегда, а с ним – и записку. Уизер настоятельно просил зайти к нему немедленно по чрезвычайно срочному делу. Марк пошел.

В кабинете была Фея. К удивлению и (сперва) к радости Марка, и. о., по всей видимости, не помнил об их последнем разговоре. Он был вежлив, даже ласков, но очень серьезен.

– Доброе утро, доброе утро, мистер Стэддок, – сказал он. – Я ни за что на свете не стал бы вас беспокоить, если бы не был уверен, что вам самому лучше узнать обо всем как можно раньше. Вы понимаете, конечно, что разговор наш сугубо конфиденциален. Тема его не совсем приятна. Надеюсь, в ходе беседы вы поймете (садитесь, садитесь), как мудро мы поступили в свое время, оградив от постороннего вмешательства нашу полицию, если можно ее так назвать.

Марк облизал губы и присел.

– Ты потерял бумажник, Стэддок, – вдруг сказала Фея.

– Что? – переспросил Марк. – Бумажник?

– Да. Бумажник. Штуку, в которой лежат всякие бумажки.

– Потерял. Вы его нашли?

– В нем три фунта десять шиллингов денег, корешок от почтового перевода, письма, подписанные именами «Миртл», «Дж. Херншоу», «Ф. Э. Браун», «М. Бэлчер», и счет за костюм от мастерской «Саймонс и сын», Маркет-стрит, 32, Эджстоу. Так?

– Примерно так.

– Вот он. – Она указала на стол. – Нет, не бери!

– Что происходит? – спросил Марк тем голосом, каким говорил бы военный при подобных обстоятельствах и который в полицейском протоколе назвали бы «угрожающим».

– Этот бумажник, – сказала мисс Хардкасл, – обнаружен в траве за пять с небольшим ярдов от тела Хинджеста.

– Господи! – вскричал Марк. – Вы же не думаете… нет, чепуха какая!

– Незачем апеллировать ко мне, – сказала мисс Хардкасл. – Я не адвокат, не судья, не присяжный. Я излагаю факты.

– Но вы считаете, что меня могут обвинить?

– Напротив, – сказал Уизер. – Перед нами один из тех случаев, когда особенно очевидна польза собственной исполнительной власти. Перед нами ситуация, которая, как мне это ни прискорбно, могла бы доставить вам множество огорчений, имей вы дело с обычной полицией. Не знаю, достаточно ли ясно дала вам понять мисс Хардкасл, что бумажник нашли ее подчиненные.

– Что вы хотите сказать? – спросил Марк. – Если мисс Хардкасл не считает, что я виноват, зачем все эти разговоры? Если считает, почему не сообщит куда надо? Это ее долг.

– Дорогой мой друг, – промолвил Уизер назидательным тоном, – в делах такого рода мы и в малейшей степени не намерены определять предел правомочий нашей институтской полиции. Я не беру на себя смелости утверждать, в чем состоит долг мисс Хардкасл.

– Значит, – сказал Марк, – у мисс Хардкасл, по ее мнению, достаточно фактов для моего ареста, но она любезно предлагает их скрыть?

– Усек! – сказала Фея и впервые на его памяти закурила свою сигару.

– Но я не этого хочу, – продолжал он. – Я ни в чем не виноват. – Бремя свалилось с него, но он, почти не замечая, гнул в другую сторону. – Я сам пойду в настоящую полицию.

– Хочешь сесть, – сказала Фея, – дело твое.

– Я хочу оправдаться, – сказал Марк. – Обвинение немедленно рассеется. Зачем мне его убивать? И алиби у меня есть, я был здесь, спал.

– Да?.. – протянула Фея.

– Что такое?

– Знаешь ли, мотив найдется всегда. Всякий может убить всякого. Полицейские – люди как люди. Запустят машину, надо же им что-нибудь доказать.

Марк уговаривал себя, что ему не страшно. Если бы только Уизер не топил так жарко или хоть открывал окно…

– Вот письмо, – сказала Фея.

– Какое письмо?

– Твое. Какому-то Пэлему, из вашего Брэктона. Написано полтора месяца назад. Вот, пожалуйста: «А Ящеру давно пора в лучший мир».

Марк вспомнил, и ему стало просто физически больно. То была записочка, и такой стиль очень ценили «свои люди».

– Как оно к вам попало? – спросил Марк.

– Мне представляется, мистер Стэддок, – сказал Уизер, – что мы не вправе требовать от мисс Хардкасл подобных разъяснений… Конечно, это ни в малой степени не опровергает моих постоянных заверений в том, что все сотрудники института живут поистине единой жизнью. Однако неизбежно существуют различные сферы, не отграниченные друг от друга, но выявляющие собственную сущность, тесно связанную, конечно, с этосом целого… и некоторая излишняя откровенность… э-э-э… наносила бы урон нашим же интересам.