Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

Она была отполирована южным солнцем до шоколадного перламутра. Её безупречное тело было усыпано разноцветными блёстками. На голове распустилась «мангровая» копна дредов. Они были словно обугленные, и даже казалось, что с них осыпается пепел. Она обвивала шест, как чёрная мамба, сверкая своей искусственной «чешуёй» в лучах софитов. Она была неистовой Сиреной, усыпляющей волю мужиков танцем, но не пением. От созерцания её шпагата и упругой промежности захватывало дух.

Когда изгалялась Марго (или Ритуля, как её называли в шоу-балете «ХАОС»), мужики прекращали жрать и начинали с нескрываемой похотью пялиться на сцену, но у меня в этот момент возникали какие-то противоестественные чувства: соленый комок подкатывал к горлу, когда я становился свидетелем этого откровенного перфоманса. Я замирал до кончиков волос, охваченный ужасом и восхищением, и для меня всё это не было реминисценцией блуда, а, скорее всего, являлось криком её души, вывернутой наизнанку под «Clubbed to Death», — вот что меня притягивало по-настоящему, а не только выпуклости её молодого тела и бурлящая воронка между ног.

Марго была странной — никто не понимал её. Она редко улыбалась, была молчалива и необщительна, не флиртовала с мужиками, а напротив — могла выругать любого настырного соискателя как последняя хабалка. У неё был завораживающий взгляд, наполненный бесконечной тревогой, — это были тёмные как омут глаза, в которых невозможно было ничего рассмотреть, кроме собственного отражения.

После того как заканчивался танец, она убегала голышом за кулисы, и там, в гримёрке, происходило обратное превращение: она надевала простенький халатик с китайскими иероглифами, закуривала тонкую сигаретку с ментолом и начинала разговаривать с явным кубанским «ховорком», а так же было видно при близком рассмотрении, что дреды у неё крашенные, брови нарисованные, ресницы приклеенные, и без этих стеклянных «стрипок» она казалась коротконогой и обыденной, но на сцене Ритуля была всё-таки королевой Марго.

В тот вечер она «порвала» всех: и меня, и себя, и этот прокуренный кабак со всеми его обитателями. Однако, в самый волнующий момент, когда эта «летучая мышь», повиснув вниз головой, одним ловким движением расстегнула трусики и мне открылся её аккуратно выбритый лобок, в кадре начали появляться какие-то посторонние части тела, а именно: мощные квадратные бёдра, обтянутые голубой парчой с дамасским орнаментом, белые обнажённые плечи, словно из фарфора, и огромная пышная шевелюра…

— Э-э-э-й, мадам! — Я попытался отодвинуть женщину. — Вы не могли бы чуточку сморщиться?!

В тот момент настроение было слишком игривое, да и выпито было уже немало, поэтому я слегка переборщил с жестикуляцией, и дамочка взбесилась:

— Что?! Уберите от меня руки! Я сейчас буду выступать! — взревела она колоратурным меццо-сопрано.

Казалось, что она пытается меня клюнуть. Её выпученные глаза с фиолетовыми подводками осыпали меня искрами.

— После Марго? — удивился я. — А Вы не боитесь, что сломается пилон?

— Я певица, а не стриптизёрша! — гордо заявила мадам.

Глаза у неё были, как сонмище демонов, как стая ворон в открытом поле, как самая тёмная южная ночь, к тому же они были очень ярко накрашены. Нос у неё был довольно крупный и прямой. Волосы, размётанные густыми чёрными прядями, переплетались на голове словно змеи. Она выскочила из моего самого страшного сна: я помню и никогда не забуду эту ужасную «панночку», летающую на гробе, — это было одно из самых жутких воспоминаний моего детства. С тех пор я панически боюсь чёрных разъярённых баб.

Уже через минуту я пожалею о своём легкомыслии, но пока ещё продолжаю куражиться и выкидывать всякие кренделя. Когда я пьяный, многие вещи доходят до меня с задержкой трафика.

— И не надо тут глазками стрелять! Мы тут всяких певиц повидали!

— Эдуард, успокойся, — прошипел кто-то за спиной, и моя рука попала в железную клешню.

— Вы — хам! — крикнула она и, развернувшись на каблуках, пошла от меня прочь.

За спиной, белый от бешенства, колыхался Андрей. Он был реально белый, как скатерть на столе.

— Ты что творишь?! — крикнул он и зрачки его сузились до точек. — Совсем берега попутал от пьянства?! Иди проветрись! Срочно! Щас такое начнётся!

— Эдька, — бормотала Ирина, — это же знаменитая грузинская певица, а ты её просто так по жопе похлопал.

Через несколько секунд алкогольный дурман развеялся, и до меня начало доходить: «Так, я сегодня уже доставил этой даме неприятности, наткнувшись в темноте на её стул. Даже пытался поцеловать ручку, и вот я опять совершил бестактность», — но когда в моей памяти красным курсивом вспыхнуло её имя, то мне захотелось рвать на себе волосы.

Я всегда приклонялся перед этой потрясающей женщиной, всегда восхищался её талантом, её неповторимой красотой, а при встрече повёл себя как последнее тагильское быдло. Стыд разрубил моё сердце пополам. Я не знал, куда мне бежать и что делать. Совершенно раздавленный, я выбрался на улицу и выдохнул весь этот кабацкий смрад. Через некоторое время вышел Калугин — медленно закурил, помолчал, а потом спросил более спокойным голосом:

— Как такое могло случиться? Ты что, телевизор не смотришь?

— Григорич, я не узнал её! Богом клянусь! Разве я посмел бы?

— Ты что дебил? На входе афиша висит!

— Не обратил внимания, — оправдывался я. — Ну пойми, Григорич… Давно её не видел. По телеку она не мелькает последнее время. К тому же поправилась, постарела, изменилась.

Он покачал головой. Тонкие волевые черты лица его стали резкими. Серые глаза пробирали меня до самых печёнок. «Наверно, такими же взглядом смотрел Эрнст Кальтенбруннер на врагов Третьего Рейха», — подумал я.

— А что, Эдуард, с другими женщинами можно себя так вести? — спросил Калугин, не выпуская меня из поля своего зрения. — Ты знаешь, что она петь отказывается? А её покровитель сказал мне, что этому придурку — понимаешь о ком речь? — он череп проломит. Такой горячий Резо. Поверь мне, мужик очень серьёзный. Я его знаю.

— Не трави душу, Григорич! — взмолился я. — И так тошно!

— А ведь это всё водка, — глумился Калугин. — Она, зараза… Это её прихваты и приёмчики. У тебя нет ощущения, что тебя со всех сторон обходят?

— Весь мир идёт на меня войной.

— А это означает только одно, — глубокомысленно продолжал Калугин, — что ты неправильно живёшь.

— Главное — держаться подальше