Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

меня с жалостью. — Такой же больной сукин сын, как все эти игроки, алкоголики, наркоманы… Стержня в тебе нет.

— Ты прав, Григорич, у меня нет стержня… — Я сделал многозначительную паузу. — У меня внутри — тонкая ранимая душа.

— Ладно, Эдуард, не обижайся, — сказал он добродушно. — Иди к девочкам. Вон они уже машут, родимые.

Я выругался матом и пошёл к их столику.

К тому моменту развлекательная программа закончилась и в клубе царил полный бардак, — судя по всему, народ уже был в приличном градусе. Гремела музыка. Человеческое море колыхалось в отражении зеркального потолка, и даже Юрий Романович Агасян в полном воодушевлении выписывал такие коленца, что я был просто удивлён.

— Это кому цветы? — спросила Аня, протягивая ко мне свои тонкие загорелые ручки.

— Тебе, золотце, тебе, — ответил я и небрежно сунул ей букет, приготовленный для жены.

— Ой! Ты такой душка! — совершенно растаяла Анюта, а Ирина метнула в меня хищный взгляд из-под чёрной изогнутой брови, а потом, слегка успокоившись, посмотрела на меня с иронией и снисходительно улыбнулась — «дурачок».

Я отодвинул стул и хотел было присесть, но так и остался стоять, словно вкопанный.

— Что? Не может быть, — бормотал я в полном замешательстве, глядя на дэнс-пол.

Прелестные пастушки Валентина и Ольга отдыхали в компании «волков» из Нижневартовска. Я отсутствовал всего лишь сорок минут, но за это время произошли разительные перемены. Сестрёнок словно подменили: они нажрались и разбушлатились до такой степени, что у меня глаза полезли из орбит. Следующий раз подобный шок я испытал 11 сентября 2001 года, когда смотрел по телеку, как падают американские башни-близнецы.

А в ту ночь я видел, как пьяных сестрёнок волочат по всему залу, лапают грубо, бесцеремонно, будто действие происходит в солдатском борделе. Это были уже не танцы — это была прелюдия к сексу. Валентина целовалась в засос с Олегом, симпатичным белокурым пареньком из «афганской» команды, — его рука методично обрабатывала её пышные ягодицы. Ольгу передавали из рук в руки во время медленного танца, и я видел, как задралась её плиссированная юбка, как показалась толстая розовая ляжка и плотные утягивающие рейтузы. При этом я не заметил на их раскрасневшихся физиономиях даже тени смущения, а напротив, они выражали лишь пьяное и дурашливое «сегодня мы кайфуем». И эти многозначительные взгляды, которыми они обменивались, и эти довольные ухмылки, выползающие непреднамеренно на их сальные одутловатые лица, выражали лишь глубокое удовлетворение происходящим.

Ирина пыталась мне что-то говорить, но я ничего не слышал, а был всецело поглощён этим зрелищем. Отвратительные сцены унижения сестёр возбуждали во мне тошнотворное разочарование: «Что они делают? Словно с цепи сорвались и жгут сегодня по полной, на зло своим надоевшим мужьям и вопреки той скучной, беспросветной жизни, которую они влачат дома», — и одновременно ложилась поверху какая-то безотчётная мстительная радость: «Да гори оно все огнём!»

Я не мог оторваться от этого зрелища, — иногда уродство бывает более привлекательным, чем красота, — девицы, спотыкаясь и ломая каблуки, забираются на сцену и начинают танцевать зажигательный канкан, высоко задирая толстые ляжки и показывая всему миру свои дешёвые труселя, а вокруг толпятся бандиты, глумливо улыбаются, хлопают в ладоши, и на их мордах написано предвкушение.

«Неужели, — подумал я, — эти несчастные дуры не понимают в пьяном угаре, с кем они связались и что им сулит эта ночь?»

— Ты посмотри, как твои девчули разбушлатились, — промурлыкала Аня, внимательно наблюдая за происходящим. — Ну прямо розы — среди навоза.

— Сегодня по рукам пойдут! — восторженно воскликнула Ирина, а я уловил в этих эмоциях некую солидарность, или даже оправдание для себя: мол, не одна я такая, все мы, бабы, шлюхи, но я по сравнению с ними — сущий ангел.

— Эдуард! Не жалко девочек-то? Кто их спаивал? — спросила Аня.

— Спаивал для себя, а танцуют другие, — подхватила Ирина.

Я ничего не ответил — демонстративно отвернулся от них, вспомнил со злорадством, как эти ханжи назидательным тоном и свысока разговаривали со мной, как смотрели на меня удивлёнными цыплячьими глазками… «Не хотели со мной водку пить? — поморщился я. — Так вас сегодня досыта хуями накормят». Мне совершенно не было жалко этих взбесившихся нимфоманок.

Я вспомнил с кривой ухмылкой их аристократические манеры: оттопырив мизинчики, держали бокалы; щипали нарезку, словно райские пташки; цмыкали шампанское — губки трубочкой; мило щебетали о всяких светских глупостях, — и вот на тебе, такая жёсткая порнография в их исполнении. Я пытался их оправдывать: «Все бабы — шлюхи. Все слабы на передок, и уж тем более пьяная звезда себе не хозяйка. Стоит ли кого-то ревновать? Стоит ли оплакивать очередную загубленную душу?» — но мне было обидно за самого себя, за мои наивные иллюзии, за то что я оказался таким глупцом: смешно сказать, но я завидовал их мужьям. Где они сейчас эти мужья? В какой заднице?

Я старался не смотреть туда, но мои соседки восторженно комментировали происходящее:

— О-о-о, куда её понесло? На шест полезла!

— Смотри, крутится! Во даёт!

— Опа! Улетела! Встаём потихоньку! Встаем!

— Опять лезет. А сестрёнка её останавливает. Ловит за ногу! Ты глянь!

Громко хохочут.

— Смотри, охранник пошёл её стаскивать…

— Бардак полный! А эти придурки ржут!

— Да им лишь бы позубоскалить. Как дети малые!

Это была ночь горьких разочарований, и они продолжались: Ирина после жарких объятий под «Seven Second» отправилась в номер с этим толстопятым чудовищем, и я смотрел не отрываясь, прищуренным взглядом, как его клешня сползает у неё по спине и ложится грубыми пальцами прямо на рельефную ягодицу, обтянутую атласным шёлком. Букет хризантем её окончательно добил, а ещё я перестал с ней флиртовать, окутал её арктическим холодом и даже третировал грубыми шутками, выполняя сепаратный сговор с Алексеем, а она смотрела на меня удивлённым взглядом и ничего не могла понять. Загадочная вуаль слетела в одночасье — её лицо стало хищным и злобным, как у стервятницы, губы кривились в неестественной улыбке.

Когда она уходила с этим бандитом, я испытал что-то типа ревности: «Сучка! Могла бы это сделать по-тихому, не так демонстративно. Господи! Как беспринципны люди! Больше всего они бояться остаться не у дел».

Я