Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

товарищей, даже если он сам будет на волосок от гибели. В нашем мире, Адам, дети несут грехи своих родителей, как проклятие, — он устало провел рукой по лицу, словно сбрасывая невидим ую маску. — Так везде. Ты можешь мне не верить, но получил ли ты хоть раз ответ на свои письма? А знаешь, что послужило тому причиной? — он наклонился ко мне еще ближе, его дыхание, с запахом табака, коснулось моего лица. — Маленькая месть младшей сестры, которая, узнав об аресте, сказала только "Поделом ему".

— Каков ты подлец, Юзеф, — вырвалось у меня, слова прозвучали хрипло и как-то жалко, словно я сам не верил в то, что говорю. Горечь и разочарование затопили душу, вытесняя все остальные чувства.

— Подонок, да. Знаю, — Юзеф усмехнулся, криво и как-то устало, будто признавая очевидный факт. В его голосе не было ни раскаяния, ни сожаления, лишь холодная констатация. Он даже не пытался оправдываться, словно всё это было в порядке вещей. — Но и ты не в силах отстоять правду. И пусть не ты, и не Агнешка сообщили жандармам об агитации, но это и не я сделал. — Он замолчал, словно давая мне время переварить эту информацию, отчего-то в его позе, в том как он держал руки, угадывался триумф. — Как думаешь, кто? — в глазах Юзефа блеснула насмешка, острая и безжалостная, как лезвие его кинжала. Он явно наслаждался моим замешательством, моей беспомощностью. — Подсказываю, ты очень хорошо знаешь этого человека, но он не из партии. Она очень богата, влиятельна, и настолько красива, что дух захватывает. — В его голосе прозвучало восхищение, почти благоговение. — Разговоры с ней приносят самое настоящее наслаждение, — добавил он с мечтательной улыбкой, которая показалась мне совершенно неуместной в данной ситуации. Краем глаза я заметил, как он едва заметно облизнул губы, словно смакуя приятное воспоминание. — Её чары, знаешь ли, посильнее, чем у любой другой женщины, Адам. Голос у неё, как у сирены, взгляд - как омут, а уж фигура… — он присвистнул. — Одним словом - богиня. И вот эта богиня, — Юзеф снова подался вперёд, его глаза опасно блеснули, — решила поиграть в свои игры. И, к сожалению, мы с тобой оказались лишь пешками в её партии. У неё, знаешь ли, весьма специфические вкусы. Ей нравится стравливать людей, наблюдать, как они грызутся друг с другом. А ещё, — он понизил голос до заговорщицкого шепота, — ей доставляет удовольствие, когда из-за неё страдают. И чем сильнее страдания, тем слаще ей на душе. Такая вот у нас роковая красавица. Ну что, Адам, догадался, о ком я говорю?

Сердце, до этого бешено колотившееся в груди, словно пойманная в силке птица, вдруг резко рухнуло куда-то вниз, в пустоту, оставив после себя лишь сосущую боль и ледяной ужас. Догадка, поначалу смутная и невероятная, как кошмарный сон, обретала всё более чёткие, пугающие очертания. Он описывал Клэр. Мою мать… Клэр, с её лукавым блеском голубых глаз, мелодичным смехом и голосом, похожим на журчание ручья. Как я мог быть таким слепцом? Как я мог не заметить очевидного? Все эти случайные встречи, её показной, почти театральный интерес к моим делам. А она, оказывается, всё это время дергала за ниточки, управляя мной, как марионеткой! Я не рассчитал, я просто не мог предположить, что она имеет столько ниточек власти, что её влияние простирается так далеко, проникая во все сферы, словно ядовитый газ. Пусть наши отношения дальше формального "здравствуйте" никогда и не заходили, но я никак не ожидал от неё такого… внимания.

— Вижу-вижу, что узнал, — голос Юзефа, резкий и насмешливый, вернул меня в жестокую реальность. Он, словно довольный кот, играющий с мышью, наблюдал за сменой эмоций на моём лице. — Она изначально догадывалась, что ты не просто так бегаешь в театр Шварц, — продолжил он, смакуя каждое слово. — Умная женщина, сразу поняла, что никакой любви между актрисской, пусть даже и блистательной, и тобой быть не может. — Он презрительно фыркнул. — А я лишь подсказал, что она права, навёл, так сказать, на правильный след. — Юзеф расплылся в самодовольной улыбке, от которой меня едва не стошнило. — Допустим, ты выберешься, каким-то чудом, из этой комнаты живым, и как ты пойдёшь в партию? Что ты им скажешь? "Простите, товарищи, но Агнешку, вашу святую мученицу, убила моя мать - жестокая интриганка, которой нравится смотреть, как люди страдают"? — Он расхохотался, громко и зло, и в этом смехе не было ничего, кроме злорадства и презрения. — Ты же понимаешь, Адам, что тебе никто не поверит? Тебя сочтут за сумасшедшего, за предателя, за кого угодно, но только не за человека, говорящего правду. Ты окажешься в ловушке, из которой нет выхода. И виноват в этом будешь только ты сам, Адам. Ты и твоя слепая, идиотская доверчивость. Она завлекла тебя, как бабочка на огонь, а ты и рад был лететь, очарованный её красотой и напускным участием, которого на самом деле и в помине не было.

Слова Юзефа, словно пощечины, больно хлестали по сознанию, пробуждая во мне глухую, звериную ярость. Ярость на него, на Клэр, на самого себя, на весь этот прогнивший мир, где предательство и ложь стали нормой. Смотреть на его ухмыляющееся лицо, слушать его издевательский смех стало невыносимо.

Юзеф, видимо, почувствовал эту перемену, потому что насмешка в его глазах сменилась настороженностью. Он выпрямился, напрягся, как хищник перед прыжком. И прыжок не заставил себя ждать. В следующее мгновение он резко выбросил руку вперед, целясь мне в горло, но я успел среагировать, чуть отшатнувшись, и его пальцы лишь царапнули кожу. Не дожидаясь следующей атаки, я рванулся вперед, вложив всю свою злость в один точный удар кулаком в челюсть. Юзеф отшатнулся, из его носа брызнула кровь. Глаза его налились ненавистью, он снова бросился на меня, словно дикий зверь.

Началась отчаянная, яростная схватка. Мы катались по полу, сшибая мебель, хрипя и осыпая друг друга ударами. Юзеф был сильнее, опытнее, но я был быстрее и злее. Кинжал, который он всё ещё сжимал в руке, опасно сверкал в свете лампы, норовя вспороть мне плоть. Вот он взмахнул рукой, и лезвие со свистом рассекло воздух в опасной близости от моего лица. Я почувствовал, как по щеке потекла струйка крови. Адреналин ударил в голову, заглушая боль. Я извернулся, перехватил