Дружелюбные - Филип Хеншер

– Да, – ответила она. – Да, в Лондоне. Очень признательна вам за то, что нашли время показать мне тут все. Я очень ценю это. Не стану беспокоить Сэнджея, чтобы попрощаться лично; если можно…

И ушла пешком в метро; в полвторого она уже вернулась в свой офис, прихватив сэндвич. И решила: надо позвонить Нихад.

– О нет! – воскликнула та. Кузину Аиша застала на работе: Нихад занималась пиаром известного манчестерского футбольного клуба. – Ужасно приятно слышать тебя. Ты – последняя, кто зовет меня Фанни. Как ты меня поймала – там, внизу, прямо сейчас представляют нового тренера юниорского состава.

– И надо притворяться, что тебе интересно.

– Я в буквальном смысле считаю дни до пенсии. Всего каких-то девяносто шесть месяцев – и я надеваю дорожные часы, продаю все здесь и покупаю поместье в Польше. Или в Умбрии. Лишь бы подальше отсюда. Что стряслось, ваша светлость?

– Ни за что не угадаешь, кого я видела сегодня утром.

– Кого ты встретила сегодня? В буквальном смысле без понятия.

– Подсказка: через два месяца его отцу исполнится сто лет.

– Принца Эдварда? Правда, не знаю.

– Ну же, Фанни, помнишь соседа моих мамы с папой? Доктора Спинстера – ну, помнишь, он перелез через забор и сделал Радже операцию, да помнишь ты! Ему скоро сто лет.

– И ты встретила его сына. Не морочь мне голову.

Мужчина в жизни Фанни был всего один: Мэтью, ее сокурсник и основная причина того, что она сдала экзамены на позорную отметку «2,2». Пожалуй, у самой Аиши оказалось поболее: начиная с девчачьих влюбленностей и завершая двумя последними случаями: осторожно, сомневаясь и прячась за явный скепсис. В последний раз это был коллега-парламентарий. Упаси боже. Она рассматривала этих последних с тщательностью, сомнением и скрупулезностью, точно бюджетную инициативу какого-нибудь новоиспеченного парламентария, полную необоснованных надежд на рост доходов. К тому времени, как она закончила напоминать Фанни, кто такой Лео, впечатления от встречи почти улетучились.

4

Всю неделю Джош провел в лихорадочном ужасе. Встречи происходили раз в месяц в клубе под железнодорожным мостом. Ему одновременно и ужасно хотелось туда пойти, и становилось тошно при мысли об этом. Нет, на самом деле идти ему все-таки не хотелось. Но он знал, что пойдет.

Как знал и то, что нарушил правила. Во вторник он отправил ей сообщение с вопросом, пойдет ли она. Не прошло и минуты, как он получил ответ. Заглавными буквами: «ЭТО КТО? ДА КАК ТЫ, СУКА, СМЕЕШЬ МНЕ ТАКОЕ ПРЕДЛАГАТЬ, УРОД?!» А потом – тишина. Он смирился. В конце концов, правила игры могут действовать не только раз в месяц в клубе «На коленях».

Всю неделю он думал, что она слила его: он нарушил правила и больше не будет участвовать. Игра длилась два года и вот теперь закончилась. Он подумывал прийти в одиночку, но там же будет она: посмотрит на него с настоящим, а не наигранным презрением – как смотрят на любителя, по незнанию испортившего игру, – и потом перестанет обращать внимание. Он все провалил. Но в субботу утром внезапно пришло сообщение. Предписывавшее явиться в девять вечера на Олд-стрит без рубашки, в ошейнике раба и кожаных штанах. И ждать своих хозяев.

Так он и поступил. Мимо проносились автомобили, на него засматривались хокстонские гуляки. Зачесал волосы и надел солнцезащитные очки. Если кому-то из деловых партнеров случится его заметить, они не узнают его. Разве у Джоша может быть татуировка на боку – пантера размером сантиметров шестьдесят? Это у Джоша-то, скучного типа, который носит жилетку и живет с мамой? Невозможно!

Было почти десять, когда подъехал белый «ниссан» с приоткрытым стеклом на двери. Она заорала, чтобы он садился. За рулем сидел негр, которого она звала Сарделькой. Джош пробрался на заднее сиденье; она продолжала болтать с Сарделькой, точно Джоша там не было. Джош покорно снес это. Она со смаком, в подробностях говорила негру, что они сделают с поросеночком. Негр был здоровенный и заполнял собой значительное пространство. От его присутствия воздух в машине стал пьяняще-густым, точно суп. Это она его научила – и велела молчать.

– Сар ходил в спортзал, правда ведь? – спрашивала она. – А потом не мылся. И до моего дома бежал бегом. И снова вспотел. Ты не мылся три дня, Сар. А что это у тебя на футболке? Сперма, так ведь? Мы же ею твою сперму вытирали, да, Сар? А потом ты снова ее надел. О, ты еще попперсы на нее пролил! Ну что ты за свинья такая вонючая! – Джош ждал. – Все так, Сар. Вот тебе новая дырка. Ты сегодня отымеешь нашего поросеночка прямо у всех на глазах в клубе «На коленях». У меня для него кое-что есть. Показать? В моей сумочке: привяжем ленточками, маленькими женственными ленточками, а потом поучим его. Ему не понравится, совсем-совсем. А потом, когда я закончу, передам его тебе. Маленького правильного мальчика. Он не любит, когда его трахают, правда? Для тебя ведь он – очередная дырка, Сар? Ты будешь делать то, что я скажу. Поросеночек. Всего лишь прислал мне сообщение на этой неделе. А это запрещено. Так что он заслужил наказание.

Автомобиль они бросили на дальней улице. Уже выйдя из машины, она прицепила поводок к его ошейнику и, обернувшись, глубоко впилась в его губы. На кончике ее языка обнаружилась таблетка: он благодарно проглотил ее. Поводок она вручила Сару: потному, в драной, грязной, заляпанной футболке. И торжественной процессией – она на десятисантиметровых каблуках, за ней Сар, за ним покорно трусит «поросеночек» – прошествовали в клуб. Проезжавшие мимо в машинах улюлюкали; пассажиры на задних сиденьях отводили глаза, смеясь или недоумевая. В раздевалке они сняли с себя всю одежду, Сар тоже: она смотрела, как одежду убирают в черные пластиковые пакеты, а после повела их на месячное заседание клуба «На коленях» – клуба, побывать в котором Джош мечтал всю жизнь; и ночь началась.

После каждой ночной оргии Джош знал: наутро он проснется в необычайно оптимистичном и радостном настроении. У него была самая большая спальня в доме. Проснувшись около одиннадцати, Джош услышал сутолоку и голоса внизу. Как следует потянулся. Несколько минут провел за приятным занятием: разглядывая картины. Одна висела у изножья постели – почтительная копия Поллока, пятьдесят лет назад выполненная польским художником, вторая – на стене за комодом орехового дерева: работа Мередита Фрэмптона, приписывавшаяся другому автору и обнаруженная Джошем в девяностых на аукционе. Он любил свою комнату: она была его, и ничьей больше. На ореховом стуле висели аккуратно сложенные кожаные штаны; на полу выстроились его ботинки. Чувствовал он себя особенно хорошо. Глубоко и удовлетворенно вздохнув, Джош встал и потянулся за своим белым утренним халатом. Спина саднила, но это почти не беспокоило: ночью в какой-то момент взялись за хлыст. Он был страшно доволен. Тело приятно ныло – прошлой ночью он сполна познал таинства секса.

Маму он нашел внизу. Она говорила с Томасом. Кажется, они давно позавтракали и теперь сидели за неубранным столом. Томас приготовил тете колбаски, ветчину и яичницу. Пару недель назад он объявил Джошу, что решил относиться к тете по-доброму. Мама, в приподнятом настроении, с улыбкой рассказывала Томасу, что приключилось с Деборой в прошлый вечер. Они планировали провести субботний вечер перед телевизором: смотреть «Голос», а потом «Катастрофу».