Принц Модильяни - Анджело Лонгони

Амедео, кто я для тебя? Скажи мне. Я бы хотел узнать, что ты думаешь.

Я терпел твои недоверчивые взгляды, делая вид, что не замечаю их.

Я любил тебя, несмотря на то, что ты упрямился и делал себе хуже, я любил и твою хрупкую девушку, и твою дочь.

Я озаботился твоим здоровьем, я оплачивал для всех пребывание на море, я уберег тебя от последнего года войны, я вложил большую часть своих сбережений в твои картины. Я опустился до того, что брал деньги взаймы, лишь бы обеспечить тебе спокойные условия для работы.

Ты никогда в жизни не писал столько картин. Даже твой близкий друг Поль Александр не смог освободить тебя от рабства скульптуры.

Я сохранил в секрете твою болезнь, я поделился этим только со своей женой, потому что был не в силах справиться с этой болью в одиночку.

Потом я понял, что ты мне не доверяешь; тебе казалось странным, что я давал тебе только те деньги, которых едва хватало на жизнь. Я не говорил тебе этого, чтобы не беспокоить тебя, но я должен был оплачивать долги. У меня в голове был план, долгосрочный проект. Если твоя болезнь не позволит тебе увидеть результат задуманного мной, в этом нет моей вины. Я всегда знал, что со временем, постепенно мы все достигнем невообразимого благосостояния. У меня было видение, которое основывалось только на высоком мнении о тебе. Я рассуждал как продавец. Продажи твоих картин позволяли жить двум семьям, моей и твоей, и это немало, поверь мне. Возможно, это и не много, но подводить итоги предполагалось в конце проекта, который должен был получиться выгодным для всех. Если оценка тебя покупателями еще не достигла предполагаемых результатов, то лишь потому, что рынок во время войны замер, – но и за это я не могу нести ответственность. Амедео, я сделал долгосрочные инвестиции в твое искусство. Я продал некоторые твои картины, а другие приберег, чтобы создать будущий капитал для всех нас. С увеличением количества выставок твоя известность выросла бы, и у меня должны были быть наготове картины на продажу, уже по более высоким ценам, на благо нашим семьям. Успех на лондонской выставке ускорил дела, но я не виноват в том, что твоя болезнь тоже ускорилась.

Текущая ситуация предполагает прогрессивное увеличение стоимости твоих картин в течение года. Для меня один год – это ничто, но я знаю, для тебя он имеет другую ценность.

Я клянусь тебе, что позабочусь о Жанне, о вашей дочери и о втором ребенке, который скоро родится. Но сейчас у меня полно долгов, и я должен расплатиться с ними. Я поставил на лошадь, которая долгое время не выигрывала в скачках, и полагаю, что будет правильно закрыть финансовые дыры за счет нынешних побед. Только благодаря продажам картин Неттеру мне удалось удержать на плаву тонущую лодку. Долги лишили меня сна, но я справлялся с тревогой и страхом с улыбкой на устах и вселял во всех веру.

Я не заслуживаю таких взглядов и вопросов, полных подозрений. Моя дружба имеет ценность, которая не может быть поставлена под сомнение, и я не хочу думать, что ты, как и другие, все принимаешь как должное. Я любил тебя намного больше, чем ты сам.

Тебя нашли уснувшим пьяным на скамейке, под дождем, на холоде. Почему? Что толкает тебя бежать все быстрее навстречу смерти? Я не могу до такой степени предвидеть неприятности. Ты избегаешь разумных правил. Опиум, алкоголь, холод…

Пойми, я должен спасать и себя. Есть еще и моя жизнь, а не только твое отчаяние. Все будут смотреть на твое существование снисходительно, как на жертву злого рока и болезней. Я тоже претендую на свою долю снисходительности за то, что я собираюсь сделать. Я хочу, чтобы однажды мои действия и этот мой эгоистичный поступок тоже были поняты. Я принял решение, ни с кем не посоветовавшись, и тяжесть того, что я собираюсь сделать, ляжет только на меня. В результате все будут говорить: Зборовский – единственный, кто заработал. Неважно. Если моя совесть будет запятнана, мне хватит мужества и трезвости ума пережить это, даже если однажды я захочу плюнуть в свое отражение в зеркале.

Беспорядок…

Меня окружает полный беспорядок, и он – не творческий. Это обман, в который я всегда верил, но теперь я знаю, что это неправда. Порядок – вот что мне необходимо; но у меня его уже не будет. Раньше я им пренебрегал, избегал его. Я говорил, что порядок свойственен представителям буржуазии и людям, лишенным фантазии. Мы все так рассуждали. Но на самом деле, если есть порядок в сердце и голове – это спасает жизнь тебе и твоим близким. Порядок – наслаждение для разума, он успокаивает. Сильные эмоции, такие как бессилие от неудачи, страх, злость и страсть, вызваны хаосом и не приводят к наслаждению.

Сейчас я нахожусь в грязной квартире, в пыльной постели, в комнате стоят четыре шатающихся стула, стол, пустой сервант, никому не нужные мольберты и три картины. Всего лишь три картины, это портреты Лунии, Жанны и… я даже не помню имени этого человека.

Как его зовут? Кто он такой?

Он приходил сюда и позировал, но теперь у меня провалы в памяти, боль пронизывает кости черепа и глаза, поэтому я все забываю. Кто этот человек? Я не помню его имени. Я написал это лицо, но оно мне ни о чем не говорит.

Три портрета – Лунии, Жанны и… а где остальные? Где все мои картины? У меня их украли! Надо всем об этом рассказать, надо закричать.

– Где мои картины? У меня все забрали, воры!

На полу валяются только пустые бутылки из-под вина. Все унесли, даже вино, – наверное, его украли вместе с картинами…

Теперь неверный путь – единственное, что мне остается, уже поздно выбирать другой. Поэтому я хочу вина.

– Я хочу выпить! Где вино?

Мне отвечают только соседи, которые теперь меня ненавидят:

– Перестань! Дай поспать.

Они надеются, что я тут же перестану и не буду их беспокоить.

– Я хочу мое вино!

– Уйди отсюда.

– Куда же мне уйти? Вы разве не видите, что я раздет?

На мне только пальто, старое пальто Эмануэле. Старое пальто моего брата.

– Мой брат – социалист! Вы знаете это?

– Замолчи!

– Он борется за лучший мир.

Мне становится смешно… Лучшего мира – не существует. Есть только худший мир – настоящий!

– Хватит, итальянец.

Итальянец. Для них я всегда был бесполезным итальянцем, как это пальто моего брата, которое неспособно защитить меня от холода в доме. Итальянцем, которого не пускают в гостиницы. Итальянцем – и к тому же евреем.

– Почему у вас столько неприязни к евреям? Вы разве не знаете, что у евреев и христиан – единый Бог?

– Замолчи!

– Бесполезные идиоты, невежды, вы доверяетесь божеству, которого даже не знаете. Я, по крайней мере, доверяюсь вину. Где мое вино?