Невидимая сила. Как работает американская дипломатия - Уильям Бёрнс

риск. Именно эта готовность позволила администрации Джорджа Буша – младшего мастерски организовать объединение Германии, а Джиму Бейкеру – блестяще превратить военную победу в Ираке в дипломатический триумф в Мадриде. Влияние Америки в тот период было в зените, но для того, чтобы правильно его использовать и не упустить историческую возможность, потребовалась дипломатическая мудрость.

Долг профессионального дипломата – высказывать свою точку зрения руководству, сколь бы неудобной она ни была. Влиятельные политики и народные избранники, нацеленные прежде всего на то, чтобы «делать дело», часто считают карьерных дипломатов с их бесконечными предупреждениями о потенциальных последствиях и ловушках безнадежными занудами. Американцам вообще нравится считать себя «решателями проблем», и представление о том, что некоторых действий лучше избегать, иногда кажется политическим лидерам едва ли не чуждым американскому характеру. Послы, работающие за рубежом, постоянно разрываются между ожиданием возможных внешнеполитических провалов и пониманием того, что на одних мрачных прогнозах политику не построишь.

Госсекретарь Дин Ачесон как-то пожаловался, что высокопоставленные дипломаты чаще проявляют «осторожность, чем творческое воображение»[160]. Большинство его преемников, включая тех десятерых, под началом которых мне довелось служить, тоже высказывали подобные оценки, хотя и с разной степенью категоричности. Действительно, карьерные дипломаты, видимо, находят особое удовольствие в том, чтобы сообщить новой администрации, что ее гениальная новая идея не такая уж гениальная и не такая уж новая или что она вообще обречена на провал. Верно и то, что при нескольких администрациях на фоне усиливавшейся роли сотрудников СНБ и других ведомств в разработке внешней политики позиция Госдепартамента нередко выглядела пассивной (или пассивно-агрессивной).

Американские демагоги, начиная с Джо Маккарти и кончая Дональдом Трампом, сомневались в лояльности и нужности карьерных дипломатов и стремились запугать или оттеснить их. Именно в самых неблагоприятных ситуациях хороших работников либо увольняли из дипломатической службы Госдепартамента, либо затыкали им рот. Лично мне за все время работы ни разу не приходилось сталкиваться с подобными крайностями. Такие выдающиеся профессионалы, как Том Пикеринг, научили меня тому, что политическая инициативность и готовность откровенно высказывать свою точку зрения начальству – важнейшие качества карьерного дипломата, особенно высокопоставленного. Пикеринг и многие другие дипломаты моего поколения, работавшие за границей, не хотели довольствоваться ролью почтальонов, просто получающих корреспонденцию из Вашингтона. Они не ждали, пока наверху примут то или иное решение, но старались повлиять на него. Мне всегда нравилось, что госсекретарь Кондолиза Райс поддерживала мои попытки донести до руководства свои опасения в связи с возможностью грядущего катастрофического столкновения с Россией Путина и отстаивать альтернативные политические решения – она помогала мне, несмотря на то, что ее точка зрения не всегда совпадала с моей (и с точкой зрения Белого дома). Ни разу мне не дали почувствовать, что мои два рубля из Москвы нежеланны или неуместны.

К коллегам, которые в последние десятилетия покинули дипломатическую службу, поскольку не хотели обслуживать политику, в которую не верили, я не испытываю ничего, кроме глубокого уважения. В начале 1990-х гг. в связи с отказом США вмешиваться в ситуацию на Балканах из Госдепартамента уволились более 10 профессионалов. 10 лет спустя несколько человек ушли после нашего вмешательства в Ираке. Еще больше дипломатов покинули Госдепартамент в знак протеста против нападок администрации Трампа на американскую дипломатию и ее основополагающие ценности. Если дело не доходит до увольнения, долг государственного служащего – соблюдать дисциплину и избегать публичного выражения своего несогласия с руководством. Но у них есть и другой долг – высказывать свою точку зрения внутри ведомства и предлагать свои, более удачные политические решения, даже если правда, которую они пытаются донести до начальства, горька. Если сотрудники Госдепартамента все делают из-под палки, или боятся высказывать свою точку зрения, или занимаются самоцензурой, или сталкиваются с тем, что их мнение попросту игнорируют, учреждение начинает работать вхолостую, теряя способность к дисциплинированной дипломатической работе, в которой именно сейчас, в текущий исторический момент, так нуждаются Соединенные Штаты.

Другое важнейшее профессиональное качество дипломата – умение искать компромиссы. Нам приходится делать это постоянно, поскольку любые переговоры предполагают взаимные уступки. Приходится выбирать и между вариантами различных тактических решений, и между кратко– и долгосрочными целями, и между практическими интересами и нематериальными ценностями. Дипломатия в целом по определению компромиссна, как коммерческая сделка. Однако было бы неправильно упускать из виду понятие просвещенного эгоизма, предполагающее привязку текущих решений к стратегическим возможностям и оценку краткосрочных выгод с точки зрения общих принципиальных подходов.

Проблема соблюдения прав человека в авторитарных обществах, с которыми нас также связывают интересы безопасности, особенно сложна, а иногда чрезвычайно болезненна. Не существует идеального сборника дипломатических инструкций по решению этой проблемы. Администрация Трампа чаще всего просто уходит от решения вопроса, продолжая критиковать за нарушение прав человека только те автократии, с которыми у нас есть серьезные расхождения, – например, Иран. Как бы я ни был убежден в недостатках такого подхода, дающего Путину и другим автократам повод утверждать, что Соединенные Штаты по существу лицемерят, проповедуя демократические принципы и настаивая на необходимости соблюдения прав человека только тогда, когда это отвечает их стратегическим интересам, наш подход к этой проблеме при других администрациях тоже вряд ли можно было назвать безупречным.

Разумеется, имеет значение и тон. До сих пор я не встречал ни одного лидера зарубежной державы и ни одного общества, которым нравилось бы, когда с ними говорят нравоучительным или покровительственным тоном. Точно так же никому не нравятся наши ритуальные возгласы об исключительности Америки, особенно на фоне нашего сегодняшнего крайне несимпатичного внутриполитического пейзажа. И все же нам не остается ничего другого, как открыто и прямо указывать на недопустимость нарушения прав человека. Решение этой проблемы отвечает долгосрочным собственным интересам любого государства, и решать ее оно должно ради себя, а не ради Соединенных Штатов или какой-либо другой страны. Требование соблюдения прав человека – это также вопрос нашей национальной идентичности, наших ценностей, нашей приверженности идеям политической толерантности, плюрализма и уважения к разнообразию, которые остаются неиссякаемым источником влияния США.

Меня восхитил подход Хиллари Клинтон к решению проблемы со слепым китайским диссидентом Чэнь Гуанчэном. Она взяла на себя серьезную ответственность, полагая, что для этого есть серьезные основания. Однако другие проблемы, которых было немало за время моей службы, нам не всегда удавалось решать столь же блестяще, как это сделала Хиллари Клинтон. В течение прошедших десятилетий я бессчетное множество раз беседовал с диктаторами на Ближнем Востоке, в Средней Азии и других проблемных регионах, требуя освобождения конкретных заключенных или ослабления репрессий в целом. Столь же бессчетное множество раз я беседовал и с местными активистами борьбы за права человека. Я выслушивал их тревоги и старался максимально честно объяснить, что мы