Робкие создания - Клэр Чемберс

“Кто оставил свет в прихожей?” – недоуменно восклицала Луиза, не вставая с кресла. “Куда подевался весь маргарин?” – мог бы поинтересоваться за завтраком Уильям. Такой подход позволял избежать неприятной конфронтации и даже добиться от виновника признания, пускай и неискреннего.

– Ты хранишь курицу в холодильнике. Курица – это птица, – возразил Уильям.

– Курицу можно есть, а ту – нельзя. В ней личинки заведутся.

– В холодильнике не бывает личинок, поэтому я положил ее туда. Что ты с ней сделала?

– Кинула в компостную кучу.

Уильям направился к двери, будто собираясь средь бела дня достать из компоста птицу. Старуха знала, что племянник на это не пойдет. Он остановился, дрожа от возмущения.

– Ее уже утащили лисицы, – сказала она не из злости, а для того, чтобы пресечь его мысли о спасении мертвой сороки.

– А если я выкину твои вещи? Ты хранишь их наверху годами, а мне не даешь даже дня, чтобы закончить рисунок. Это несправедливо. – Уильям не мог выйти из дома в шаркающих сандалиях, поэтому он изо всех сил хлопнул дверью, так, что висевшие на стенах картины задрожали в рамах.

Поднявшись наверх, он направился прямиком в комнату тетушки Роуз – священное место – и плюхнулся на кровать, не снимая сандалий, – настоящее кощунство. Уильям не хотел вымещать свою злость на Роуз, которая умерла двадцать лет назад, была самой доброй из сестер и к тому же совершенно ни в чем не виноватой. Но он знал, что тетушка Луиза придет в ярость, если он станет рыться в этих святынях.

Он открыл дверцу шкафа, и ему пришлось отмахиваться от налетевшего прямо в лицо роя моли. Внутри лежал оливковый костюм в мелких дырках, лисий воротник с мордочкой и лапками, темно-синее атласное вечернее платье с узором из бледно-розовых роз, которое тетушка надевала, должно быть, в последний раз, когда Уильям еще не родился. Он провел рукой по свисавшим с перекладины платьям: на вешалках затрепетали выцветшие ткани, хрусткие от высохшего пота в области подмышек, с шрамами-заплатками. Спустя столько лет из них не выветрился аромат пудры и розовых лепестков.

На дне лежал атласный халат цвета клубничной зубной пасты. Прохладный и скользкий на ощупь – то что нужно для раздраженной кожи. Его собственный был сшит из шерсти шетландских овец: теплый, но колючий, как репейник.

Уильям разделся до трусов и просунул руки в широкие рукава, затем откинул со спины потрепанные лохмы волос, чтобы ощутить нежное прикосновение ткани. От его телодвижений ткань в плечах затрещала по швам и пошла волнами. Одно резкое движение – и порвется.

Он завидовал женщинам, ведь они могли носить шелка, атлас и тонкую ангору, в то время как мужскую одежду шили из шершавых, неэластичных материалов: саржи, твида и фланели. Хотя у женской одежды были свои недостатки: корсеты, бретельки, бахрома, а особенно дурацкие тесные туфли, будто специально созданные для того, чтобы уродовать хрупкие пальчики. Не то что его сандалии – настоящий образец удобства и практичности. Регулируются по ширине стопы, открытый мысок не сдерживает отросшие ногти – нет обуви лучше. На полке стояли в ряд несколько пар изящных туфель Роуз с воткнутыми в них формодержателями. Тетушке Луизе, обладательнице крупных мужеподобных стоп, они были ни к чему, но она все равно продолжала их хранить. Не ради музея имени сестры, а просто потому, что глупо выбрасывать отличные туфли или другие хорошие вещи только из-за того, что они тебе не подходят.

– Ты что творишь? – крикнула тетушка Луиза дрожащим от ярости голосом, который заставил Уильяма сжаться от чувства вины, хотя он не сделал ничего плохого. – Сними немедленно!

Он и так собирался снять халат, ведь он был ему мал, но зачем же скандалить? Просто возмутительно. Какой смысл хранить всю эту одежду, если она не пригодится? Ну завернулся в халат тетушки Роуз – и что теперь? Уильям выпрямился и зыркнул старухе прямо в глаза, еще крепче сжимая полы халата. Она налетела на племянника, стараясь стянуть с него драгоценную вещь, он отстранился от нее – и вдруг раздался треск лопающихся ниток.

– Смотри, что ты наделал! – завопила она, обхватив лицо руками.

– Это все ты! – крикнул Уильям в ответ. От непривычки у него засаднило горло.

– Снимай! – приказала Луиза. – Это не твое! Это женское!

– Зачем тебе ее одежда? Она никогда не вернется.

Уильям бросил халат на пол и предстал перед ней в одних обтрепанных трусах. Тетя отшатнулась, хотя его наготу практически полностью скрывали заросли волос и бороды. На долю секунды ему захотелось отдать этот несчастный халат, чтобы старуха успокоилась, убрав в корзину для шитья еще одну тряпку, но вспомнил о сороке, выброшенной в компост на растерзание лисицам.

Он развернулся, отдернул тюлевые занавески и с силой распахнул створчатое окно, к которому много лет никто не прикасался, отчего оно задрожало и заскрипело, осыпая подоконник хлопьями краски и гнилой древесины. Из окна потянуло прохладным вечерним ветерком, пахнувшим весной и свежей зеленью. Уильям свернул халат и швырнул его на улицу. Он взлетел и повис на ольхе, зацепившись за ветку.

– Ах ты гадкий мальчишка! – воскликнула тетя Луиза, пятясь назад, чтобы не улететь вслед за халатом.

Уильям подошел к платяному шкафу и схватил в охапку вешалки. Из окна полетели оливковый костюм, лисий воротник и темно-синее платье. Затем он вытряхнул целый ящик с жилетами, кофтами и вязаными кардиганами, изъеденными голодной молью.

Тетушка Луиза рухнула в кресло и застонала. Уильям не стал ее утешать и отправился вниз по лестнице за стаканом воды, чтобы успокоить саднящее после крика горло. Он знал, что не пройдет и часа, как ссора забудется и тетушка, по своему обыкновению, принесет ему чай и бутерброды с салом.

6

В понедельник утром Хелен решила, что пропустит спешно созванное совещание, на котором обсуждали случай Таппингов – тети и племянника, – поскольку у нее было занятие и к тому же ничто, кроме любопытства, не обязывало ее на нем присутствовать. Гил обещал рассказать все подробности позже. В Уэстбери-Парке существовала практика, согласно которой за лечение пациента полностью, за редким исключением, отвечал принимавший его старший врач-психиатр. Хелен стала свидетельницей возвращения Уильяма в мир, а потому искренне ему сочувствовала и хотела быть в курсе его адаптации. Как только утренняя смена кончилась, она на скорую руку прибралась и, бросив кисточки в раковину и забыв протереть столы – что было для нее совершенно нехарактерно, – поспешила в кабинет доктора Раддена. Не поняв истинной причины ее спешки, Гил