Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

в большее бешенство и решила раз и навсегда отучить меня от ужасной привычки. Она отвела меня в комнату и велела мне лечь. Я подчинился. Она достала из моего шкафа ремень дяди Гриши, который он мне отдал, потому что ремень был старый и к тому же со здоровенной пряжкой Harley-Davidson, а дядя к тому времени уже перестал ездить на мотоцикле.

– Сейчас я научу тебя стучать! – разъярённо сказала мама. – Восемьдесят ударов ремнём.

«Ого!» – прикинул я. За всю мою жизнь ремнём (по иронии судьбы, этим же самым) меня хлестали лишь однажды: дядя Гриша не выдержал, когда я при гостях рыгнул за столом, после чего сразу же смачно пёрнул. Но дядя сделал это скорее для проформы, не сильно и всего пару раз.

А вот мама проявила настоящее рвение. Восемьдесят самоотверженных честных удара пришлись на мою изнеженную девятилетнюю задницу (слава Богу, я хоть был в брюках). После восьмого удара жопа начала гореть, словно её раскалили черти в аду. После пятнадцатого удара жар сделался нестерпимым, однако всё только начиналось. Удар за ударом, раз за разом, на меня обрушивался широкий кожаный байкерский ремень, но я не смел сопротивляться. После двадцати пяти ударов мой зад перестал гореть; на смену жару пришла ноющая боль, которая с каждым ударом усиливалась в несколько раз. Где-то после пятидесяти ударов я взмолился, чтобы мама остановилась, но она была непреклонна.

Удар! Удар! Ещё удар!

Я пытался думать о чём-нибудь, о чём угодно, только не об этой боли. Я пытался считать удары, и после каждого вычислять, сколько ещё мне осталось терпеть.

Каждый раз, когда ремень опускался на меня, я готов был заорать, но я не хотел вытащить из постели ещё и Игоря, боясь навлечь на себя ещё больший гнев.

Я не знаю, где в тот момент было мамино милосердие, но она с необъяснимым рвением полосовала ремнём мой многострадальных зад, до тех пор, пока не воскликнула:

– Восемьдесят!

«Слава Богу, это закончилось!» – подумал я в этот момент. Но тут мама вновь занесла руку с ремнём надо мной. Я весь сжался от ужаса, что мне придётся терпеть ещё и ещё удары из-за того, что я извивался и около пяти ударов пришлись на спину, и ещё столько же почти вообще меня не задели. Но мама лишь с яростью отшвырнула ремень в стену и произнесла:

– Ещё раз ворвёшься без стука – ударов будет в два раза больше!

Должен признать, очень действенный метод воспитания хороших манер.

Ни разу после этого не случилось так, чтобы я вошёл куда-то, не постучав.

Между тем я находил «бурые мины» в лифтах примерно раз в две недели. Через несколько месяцев после увлекательного поиска сокровищницы гномов я узнал, что в нашем подъезде – на одиннадцатом этаже – живёт сумасшедший дед. На вид ему было лет сто, ну или около того, – может, восемьдесят. Он не разговаривал, только мычал, словно бы хотел что-то объяснить, но никто не понимал, что именно. У деда была сестра, она иногда приезжала к нему. Она выглядела моложе, хотя применимо ли слово «моложе» к людям, кому за семьдесят? Зато она вполне нормально разговаривала.

Иногда она сдавала деда в психушку, где он обычно лежал около полугода, а потом возвращался, – говно в лифте красноречивее любых герольдов гласило о его появлении.

Сначала меня это несколько удивляло, но потом я привык. В конце концов, много ли надо – просто не наступить в колбаску в углу? Вообще, я был благодарен деду, что он всегда делал это в дальнем углу, не у входа, не в центре, а так, чтобы внутри могли ехать даже два человека (втроём уже трудно было не задеть кучку). Да и потом я стал реже попадаться на эти кучки – не чаще, чем пять-шесть раз за полгода (другие полгода дед лежал в дурдоме).

Как-то я спросил маму: почему, если дед совсем неадекватен, его не оставят в психушке совсем.

– Ну а как иначе? – сказала она. – Что ему – всё время сидеть там в обществе Наполеонов и агрессивных маньяков? Он же не опасен. Почему его должны всё время держать в психушке?

– Но он же гадит в подъезде! – возмутился я.

– Ну гадит он – и что? В конце концов, он же тоже живой, ему тоже хочется погулять, посмотреть телевизор, на лавочке у дома посидеть.

Я не стал спорить. Действительно, несколько раз в году перебиться и задержать дыхание – ничтожная цена за свободу одного человека и его право оставаться в обществе самим собой.

Поначалу у меня почти не было друзей на Светлогорском проезде, и я гулял вместе с мамой: она каждый день ходила с коляской, в которой лежал Егор. Иногда к нам присоединялась Катя – это была хорошая женщина девятнадцати лет. У неё была дочка Маша, ровесница Егора.

Часто мы втроём шли в Братцевский парк: мама с Катей с колясками о чём-то разговаривали, а я убегал вперёд и играл с деревьями и воображаемыми союзниками и врагами.

Катя жила с нами в одном подъезде, у них даже квартира была такая же, как у нас, – прямо над нами, только мы жили на девятнадцатом этаже, а она на двадцать первом. У Кати был муж Коля – отличный дядька двадцати двух лет, он продавал компьютеры, и я часто спрашивал у него разные вещи про компьютерные новинки. А ещё с ними жила Катина мама, Зинаида Петровна, прямо как в анекдотах.

Зинаида Петровна мне совсем не нравилась – это была очень угрюмая женщина, взглядом чем-то схожая с Медузой-Горгоной. Но в присутствии Коли она обычно молчала и вымученно улыбалась.

Мне всегда, с самого детства, хотелось иметь компьютер. Я не очень понимал, что я буду делать с его помощью, но в одном я был уверен: за этой странной машиной будущее и именно её развитие определит, каким будет двадцать первый век, – что-то подобное я пару раз обронил вскользь в разговоре с мамой. Если мне чего-то хотелось, мне всегда было очень неловко попросить об этом. Так было с самого детства: я мог делать какие-то намёки или проявлять заинтересованность в чём-либо, но попросить о том, что мне хочется, казалось мне ужасно невежливым. Особенно после того случая, когда я без спроса выключил компьютер.

Я мог часами наблюдать за тем, как Игорь играет в компьютерные игры (он иногда рассказывал мне, зачем и почему делает те или иные действия в «Героях меча и магии»). Я был благодарен его вниманию и тому, что он не держит на меня зла за тот случай.

Вскоре после того, как я переехал на Светлогорский проезд, мама купила мне компьютерный стол и обещала, что вскоре у меня появится и компьютер. И действительно, как-то в пятницу я пришёл из школы, а у меня в комнате стояли старый монитор и процессор Игоря. Дома никого не было, и я решил ничего не трогать до прихода взрослых.

Когда вечером Игорь и мама пришли домой, я всё ждал, когда же они наконец скажут мне что-то о компьютере. Но они ничего не сказали. Вечером я попросил маму зайти ко мне в комнату и послушать, как я читаю.

– Давай, только недолго, – сказала она.

Когда она пришла ко мне в комнату, её взгляд упал на компьютер, и я думал, что сейчас-то уж точно она скажет мне хоть что-то. Но она ничего не сказала. Я полчаса читал ей «Волшебника Земноморья», потом устал, и она начала читать сама. Прочитав полторы главы, она пожелала мне спокойной ночи, выключила свет и вышла из комнаты.

На следующий день взрослые уехали, а я остался дома один. Мне хотелось включить компьютер, но вместе с тем я боялся сделать что-то не так. С девяти утра до обеда я придумывал себе различные занятия, и наконец, любопытство взяло верх: я нажал на большую синюю кнопку: просто проверить, работает ли компьютер. Я услышал, как заурчал процессор, на экране появилось изображение: компьютер работал! Я пошёл в кабинет, взял одну из модных в то время компьютерных игр и следующие несколько часов убивал монтировкой монстров в амплуа обаятельного учёного с аккуратной бородкой.

Часов в шесть я сохранился в игре, вышел из неё, выключил компьютер (к тому моменту я уже знал, как правильно это делать) и отнёс диск с игрой обратно в кабинет.

Я не мог поверить в произошедшее. Неужели это действительно случилось? Неужели действительно