Мука разбитого сердца - Борис Акунин

Должно быть, у него на время помутилось зрение – соседаКлары певец разглядел с опозданием. И чуть не сбился с мелодии.

Проклятый итальянец сидел рядом с Кларой и поглаживал ейзапястье!

За минувший день Алеша узнал о Рафаэле Д'Арборио больше, чемза всю предшествующую жизнь.

Это было нетрудно. В гостиничной библиотеке книги живогоклассика на разных языках занимали несколько полок. Все итальянские газеты иполовина швейцарских обсуждали речь, которую Д'Арборио недавно произнес наримской площади перед двадцатитысячной толпой. Блестящий оратор призывалсоотечественников воевать на стороне Антанты, и вся страна поддержала своегокумира. Просто поразительно, что этот негодяй придерживался столь похвальныхвзглядов! Но это его не извиняло. Глядя на портреты пучеглазого фанфарона,Алеша ощущал, как к горлу подкатывает тяжелая, густая ненависть. Гнусный сатир!Мерзкий пятидесятилетний старикашка!

После аплодисментов, проигнорировав вопросительный взглядКозловского, Алеша на минуту ушел за кулисы – выпить воды и взять себя в руки.

Вернулся, раздвинув занавес жестом супруга, распахивающегодверь спальни, чтобы покарать преступных любовников.

Бросил аккомпаниатору:

– «Хас-Булат!»

И сжимая рукоять кинжала, завел тягучую, грозную кавказскуюпесню про благородного джигита, зарезавшего неверную жену.

Клара почувствовала его обиду, послала певцу украдкойвоздушный поцелуй, и баритон сразу зазвучал мягче, глубже.

В зале закричали:

– Bravo, Romanoff!

«Делонэ-бельвилль» с погашенными фарами остановился в темномпустом переулке. Не хлопнув дверцами, вышли трое мужчин, одетых в черное иоттого почти не различимых во мраке.

Первый вышагивал налегке, грациозной кошачьей походкой. Заним вразвалочку шел второй, неся на плече тяжелую сумку. У третьего, огромногодетины медвежьих пропорций, в руке тоже была большущая сумка, но пустая.

Переулок вывел троицу к высокой каменной стене. Необменявшись ни единым словом, подозрительная компания повернула направо,проследовала мимо наглухо запертых ворот и остановилась у старого дуба. Дереворосло шагах в десяти от стены.

Здесь человек-кошка, он же агент первого разряда ГеоргийНикашидзе, надел специальные перчатки со стальными когтями и очень сноровистовскарабкался на дерево. Булошников и Лютиков, присев на корточки, с интересомнаблюдали за действиями своего товарища.

Тот пребывал в отличном расположении духа. Этот человекочень любил свою работу. По давней привычке, приступив к делу, он бормотал поднос какое-нибудь стихотворение из тех, что сохранила его память с гимназическихлет. Дальше третьего класса чрезмерно резвый мальчуган не поднялся, поэтомустихов запомнил немного, но превосходно обходился и этим скромным репертуаром.

Залезая на дерево, он шептал: «У лукоморья дуб зеленый».

Распутывая бечеву: «Златая цепь на дубе том».

«Златая цепь» с тихим шелестом рассекла воздух, железныйкрюк зацепился за кромку стены. Без лязга, без скрежета – крюк был в чехле изпрорезиненной ткани.

С ловкостью акробата «волкодав» перелез по веревке с дуба настену, распластался там и стал изучать обстановку.

Его взору открылся чудесный сад: пальмы, благоуханныетропические кусты, клумбы, стеклянные оранжереи. Но флора агента незаинтересовала. Повертев головой, он определил местоположение часовых. Одинпрохаживался у входа в дом. Второй стоял у ворот.

«И днем и ночью кот ученый всё ходит по цепи кругом», –прошептал грузин и, пригнувшись, беззвучно пробежал по стене налево.

«…Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит…».

Остановился над воротами, примерился, прыгнул сверху точнона плечи дозорному. Короткий удар кулаком, в котором зажата свинчатка.

«Там тишина, там леший бродит…»

Охранник, дежуривший у дверей виллы, что-то услышал.

– Cosa с'е, Gino?[1]

Держа карабин наготове, осторожно двинулся по аллее кворотам. Прижавшийся к мохнатому стволу пальмы агент вынул метательный нож,взвесил на руке и с сожалением спрятал обратно. Губы Никашидзе были плотносжаты. Лира временно умолкла.

– Gino! Gino! – всё громче звал часовой.

Лязгнул затвор.

Больше ждать было нельзя.

Скакнув из засады, агент ударил охранника в висок, подхватилтело, аккуратно уложил на дорожку.

Прежде чем открыть ворота, щедро полил засов маслом избутылочки.

Соратников Никашидзе приветствовал словами:

– «И тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходятясных…»

В приоткрывшуюся щель нырнул Лютиков, за ним протиснулсяБулошников. У него настроение тоже было отменное.

– Господи, отвык в штанах ходить, – хихикнулбогатырь.

Грузин посоветовал:

– А ты сними.

Посмеиваясь, агенты перебежали к дому. Сзади враскачкушествовал Лютиков.

Все ставни первого этажа были закрыты, но сквозь жалюзипросачивался свет – охрана бодрствовала. Потрогали дверь – на замке.

– «Избушка там на курьих ножках стоит без окон, бездверей», – почесал затылок Никашидзе.

А в ресторане «Гранд-отеля», испепеляя взглядом ненавистногоитальянца, Алеша в эту самую минуту пел про отраду, что живет в высоком терему,куда нет ходу никому.

На словах: «Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца, но онне загородит дорогу молодца» – Клара испуганно схватилась за сердце и помоталаголовкой.

Романов зловеще усмехнулся. Дела соперника были плохи.

Бравому Никашидзе пришла в голову отличная идея.

– Джино! Джино! – заорал он во всю глотку,стараясь произносить непонятное слово в точности, как часовой.

Черт знает, что оно значило. Может «шухер!», а может просто«Эй, ты чего?».

Так или иначе, сработало.

Дверь приоткрылась, высунулась усатая башка, сердито что-токрикнула в темноту. Вероятно: «Какого беса ты разорался?»