Америго. Человек, который дал свое имя Америке - Фелире Фернандес-Арместо

с законом, с одной стороны, и из круга тех, кого относили к сливкам общества – с другой, они отдали на откуп Америго ведение своих дел, поиски доходов и устройство их судеб. Джироламо оставил семейный очаг приблизительно в 1480 году, стал священником и присоединился к общине на острове Родос. Трудно назвать точную дату этого события, но оно произошло не позднее сентября 1488 года. Это было равносильно признанию себя неудачником, раз он не сумел найти себе приличное место во Флоренции. Живя вдали от дома, он надоедал семье просьбами дать ему денег или найти выгодную должность, и жаловался Америго на то, что его письма остаются без ответа. Бернардо тем временем искал свое счастье в Венгрии, где многочисленные флорентийцы, объединив усилия, пытались извлечь выгоду из преклонения правителя перед искусством и ученостью Ренессанса.

Матьяш Корвин, король Венгрии, видел себя новым Геркулесом. Он начал строить дворец в Вышеграде в готическом стиле, но затем в поисках вдохновения стал всё более обращаться к античности, и как следствие – к Италии. В 1476 году он женился на итальянской принцессе. Венгрия стала страной возможностей для итальянцев, мало востребованных на родине. В особенной чести были художники и инженеры, способные придать королевским дворцовым постройкам стиль – и вдохнуть ауру – эпохи Ренессанса. Придворный поэт и гуманист Антонио Бонфини подробно описал дворец – точнее, предложил литературный эталон, в котором отшелушено всё лишнее, настолько точно он соответствовал классическим представлениям об идеальном загородном доме. Он вел читателей через лоджии, пространства с высокими сводами и ванные, оборудованные подземными печами для отопления. В «золотых покоях» с кроватями и серебряными стульями, где ничто не нарушает тишину – ни слуги, ни шепот моря, ни рев штормов, ни всполохи молний, – интерьеры были настолько хорошо защищены от внешнего мира, что искавшие там отдохновение «увидеть солнце могли лишь через не закрытые ставнями окна». Оптические иллюзии только усиливали воображение. «На потолке библиотеки можно было видеть нарисованное небо». Книги, впрочем, были настоящими, их количество – вполне королевским, более двух с половиной тысяч томов.

Матьяш Корвин претендовал на славу не менее продолжительную, чем у римской империи. Бонфини писал, что «когда читаешь о гигантских сооружениях римской империи, воплощавших ее величие, то думаешь не о том, о непобедимый король, превосходят или нет эти сооружения те, что возведены вами, но о том, что вы даете вторую жизнь архитектуре древних». Матьяш Корвин использовал все имевшиеся у него ресурсы эпохи Ренессанса, чтобы увековечить свой собственный имидж. «Его триумфы над врагом, – утверждал Бонфини, – не пропадут втуне благодаря его добродетелям, бронзе, мрамору и письменным свидетельствам»[91].

Матьяш считал, что Флоренция превосходила всех в искусствах и стиле, добиться совершенства в которых он так стремился. Ему написал Фичино, обещая посетить Венгрию, но так никогда этого и не сделал. Франческо Бандини, сопровождавший первую жену Матьяша на ее пути из Италии, был флорентийцем, коллегой Фичино.

Бернардо Веспуччи, однако, так и не прижился в Венгрии; он не попал в фавор не только к королю, но и, похоже, к иному сколь-нибудь значимому лицу. Женитьба короля на дочери миланского герцога на короткое время оживила надежды Бернардо, но его жалобы в письмах к Америго открывают правду о том, что дела его шли «совсем плохо… приходится спать в лесу или в повозке для сена». Он завшивел, хотя принимал ванну дважды в неделю. Кое-какие деньги он стал зарабатывать, став хранителем книг для итальянского торговца по годовому контракту, в конце которого он решил «вернуться в Италию».

Его причитания слишком многочисленны и напористы до той степени, что превращаются в саморазоблачение. При дворе, по его утверждению, всем заправляют немцы, флорентийцы же не в фаворе (добавляя без всякой логики, что их в то же время недолюбливают за обладание «большей властью, чем сам король»). Все итальянцы при дворе опасались за свою жизнь. Взгляды короля на справедливость выдавали в нем, по косвенным признакам, тирана, осуждавшего преступников на смерть посредством гарроты, сжигания на костре, повешения, утопления и дробления костей на колесе. Страницы писем пропитаны оправданиями собственных неудач[92]. Бернардо, подобно Джироламо, был, похоже, безнадежным лузером, неспособным за себя постоять. В поколении Америго представители Веспуччи в целом разочаровывали, выглядели неспособными стяжать себе «славу и честь», чего от них ожидал отец.

Нет никаких свидетельств того, что Америго принял хоть какое-то участие в делах своих братьев. Его щепетильность проявляла себя, и в полную силу, лишь когда служила его интересам. Несмотря на обещания брата, Джироламо оставался без работы, а Бернардо – без назначения. Однако по отношению к Антонио, относительно богатому и успешному старшему брату, Америго был, как мы увидим, внимателен и участлив. Привычке заботиться о своей выгоде он не изменял до смертного одра. Тем временем стремление разбогатеть, устремившее Бернардо на Восток, направило Америго на Запад.

Магнит, влекущий на Запад

«Отправляйся на Запад, молодой человек», – так звучал добрый совет в Италии 15-го века. Процветающие иберийские рынки не только были опорными пунктами на пути к Атлантике и северной Европе, но и предлагали собственные заманчивые коммерческие возможности. Для флорентийцев испанская шерсть была важным ресурсом в их ткацкой индустрии, в которой семья Веспуччи имела свои интересы. Семья Пацци, величайшие враги Медичи на политическом поле Флоренции, в 1420-х годах открыла представительство в Барселоне, что помогло ей восстановиться после спада, грозившего оставить ее за пределами элиты флорентийских династий. Начиная с этого десятилетия и впредь Медичи имели в Испании своих агентов, а у себя во Флоренции нанимали на работу испанцев, включая Фрея Франциско де Арагона, консультировавшего Лоренцо де Медичи по вопросам королевского этикета[93]. Испания же поставляла флорентийцам породистых лошадей и собак[94].

Веспуччи направился в Севилью. Это было одно из лучших мест в Испании для иностранца, решившего заняться бизнесом в годы позднего Средневековья. Город издавна привлекал иммигрантов из Италии. Одними из первых в Севилью начали прибывать генуэзцы – сразу после того, как король Фердинад III Кастильский присоединил Севилью и ее окрестности к своему королевству в 1248 году, отвоевав территорию у мавров. Во времена Веспуччи генуэзцы всё еще доминировали в иностранной общине и составляли самую большую группу иностранных резидентов во всей Испании. Две из самых богатых и родовитых семей города, Эстунига и Боканегра, прибыли из Генуи за несколько поколений до Веспуччи. Среди многочисленных новоприбывших во второй половине 15-го века было немало людей с серьезными капиталами, готовых вложить их в рискованные предприятия, способные принести в случае успеха большую прибыль. По свидетельству современников, в 1474 году в Севилье