Америго. Человек, который дал свое имя Америке - Фелире Фернандес-Арместо

индустрию. Возрастали объемы торговли всеми ключевыми и традиционными для Севильи товарами: золото и рабы из транс-сахарского мира, магрибские кожи и сахар из Суса, финики, индиго и янтарь.

Тем не менее, несмотря на долгую историю успеха, положение дел в Севилье, когда в город прибыл Веспуччи, было неопределенным. Восьмидесятые и начало девяностых 15-го века были сложным периодом из-за пандемии чумы и последовавшего голода. В 1484-5 годах монарх не позволял севильцам присоединяться к войскам, ведшим осаду Гранады, опасаясь распространения в армии чумы[105]. В 1494-м по той же причине городской совет проводил свои летние собрания вне города. Половина граждан была слишком бедна, чтобы платить налоги[106]. Впрочем, эти проблемы были рутинными для городов позднего средневековья. Проблемы самой Севильи были рукотворными и частично спровоцированы самими горожанами: религиозная нетерпимость, социальные конфликты и война.

Примечательно, однако, что все эти бедствия не только несли разрушения, но в некоторых отношениях оборачивались к пользе тех, кто их пережил. Возьмем, для примера, Инквизицию, способную своим ледяным дыханием заморозить любую отрасль экономики. Никогда она не была столь активной, как в момент своего зарождения. Хроникеры оставили противоречивые свидетельства относительно числа жертв в архинабожной Севилье: от трех до пяти тысяч подпавших под подозрение, многие из которых предпочли пуститься в бега, и от трех до семи сотен «отлученных», переданных светским властям для наказания – хотя не все они (а возможно, даже и не большинство) были казнены. Жертвы часто выбирались по коррупционным мотивам. В 1487 году, например, в число жертв попали converso – новообращенные, перешедшие из иудаизма в христианство – которым задолжала огромные деньги соборная коллегия, а также группа бывших иудеев, близких к одному из наиболее конфликтных боссов города, герцогу Медине Сидониа. К фракционным политикам в Севилье всегда относились с недоверием.

Уже в 1483 году, почти за десять лет до того, как та же политика возобладала на территории всей Испании, из города под страхом смерти были изгнаны евреи, а также те, кто исповедовал схожие религии. Текст декрета не дошел до наших дней, не сохранились аргументы, приводившиеся в оправдание этого решения; но королевство только что начало войну против мавров Гранады, и страх перед теми, кого ныне называют пятой колонной, вероятно, сыграл свою роль. Более того, Инквизиция подтвердила широко распространенную причину беспокойства: присутствие евреев подвергало опасности души обращенных из иудаизма, вводя в соблазн отступничества или замыкая их в пределах культуры прежней веры. Между 1495 и 1497 годами 2000 еврейских семей, проживавших в городе, в сущности, купили себе иммунитет от дальнейших преследований[107]. Так что экономические выгоды от присутствия богатых предприимчивых новообращенных также не были потеряны. Многие укрылись на ближайших землях, принадлежавших гостеприимным аристократам, которые были рады заполучить столь удобных для эксплуатации съемщиков. Иными словами, Инквизиция перезапустила процесс получения золотых яиц без убиения несущих их кур.

Само по себе изгнание евреев редко приносило финансовые выгоды: терялось экономически продуктивное меньшинство, которое можно эксплуатировать с целью обогащения. В случае Севильи, однако, это привело к увеличению возможностей для новоприбывших и сделало жилье относительно дешевым. Спекулянты недвижимостью нацелились на еврейские дома еще до их изгнания, что видно из королевского декрета 1478 года, защищавшего евреев от такого рода посягательств. Последствия изгнания обнаружились сразу. Работы по возведению одного из наиболее знаменитых аристократических дворцов – Каса де Пилатос, или Дома Пилата, принадлежавшего семье Энрике де Рибера (которая имела отдаленных еврейских предков), начались в 1483 году на освободившейся после высылки евреев территории. Таким образом, исход евреев косвенно стал одной из причин наплыва иммигрантов, одним из которых оказался Веспуччи.

Более того, Севилья уже несколько десятилетий находилась – до прибытия Веспуччи в город – в состоянии перманентной войны: вначале разрушительная для деловой сферы гражданская война 1460-х, приведшая не только к уменьшению темпов роста налоговых сборов, но даже к их сокращению в абсолютном исчислении; затем война с Португалией в 1470-х со схожими последствиями. Многие судовладельцы в регионе воспользовались шансом сделать себе состояние и обрести опыт, нападая на португальские торговые суда на их пути в Африку и обратно. Флорентиец Франческо Бонагизи был одним из тех, кто в 1478 году отплыл к берегам Гвинеи с идеей пограбить те источники в Западной Африке, из которых португальцы черпали свое золото[108]. Португальцы вернули всё золото в ответном рейде, но экспедиция показала, что шансы на успех есть, и немалые. В том же самом году, частично учитывая итоги португальской войны, корона уже всерьез решила прибрать Канарские острова к своим рукам после долгого периода безуспешных попыток авантюристов и дельцов разного толка, действовавших от ее имени. Севилья оказалась в центре усилий по организации рекрутирования, снаряжения судов и финансирования походов. Наконец, в 1480-х началась война с королевством Гранада, открывшая торговцам с приличным свободным капиталом широкие возможности разбогатеть на военных поставках. В 1487 году в результате захвата Испанией Малаги, главного порта Гранады, бизнес в значительной мере переориентировался на Севилью. Контракты на фрахт судов для перевозки зерна, которые ранее базировались в порту Малаги, теперь начали обогащать севильцев.

В целом нужно отметить, что Веспуччи прибыл в Севилью в удачный момент. За последние почти сто лет спекулянты и авантюристы вложили большие деньги в исследования Атлантики к западу от Иберии. Отдача была в лучшем случае достаточно скромной. Наибольший доход приносила торговля африканскими рабами или похищение людей. Умеренно продуктивны были Мадейра и Азорские острова; после того, как на Мадейре в 1450-е годы начала расцветать сахарная промышленность, там возникло то, что можно назвать средневековым Wirtschaftswunder (экономическое чудо). Но в целом Атлантика продолжала пользоваться у инвесторов плохой репутацией. Конкиста Канарских островов приводила к пролитию большой крови и истощению состояния всех, кто в ней участвовал.

Но в 1480-х экономические показатели несколько неожиданно начали улучшаться. Португальцы открыли торговую станцию (крепость) в Сан-Жоржи-да-Мина на южной оконечности западноафриканского выступа недалеко от устья рек Пра и Бенуэ. Место, вообще-то, было скромное; местный вождь заявил о своем разочаровании бедностью португальских резидентов. Но поселение быстро приобрело высокую репутацию в Европе, где картографы изображали многобашенный город, нечто вроде замка Камелота (замок короля Артура), населенного чернокожими людьми. Основой такого успеха Сан-Жоржи было дешевое золото. Вблизи от крепости не существовало каких-либо значимых источников драгоценного металла, но торговцы из внутренних районов приносили – по португальским стандартам – достаточно золота, чтобы на него в обмен получить оловянную посуду и шерстяную одежду, которые предлагали португальцы. Этот форпост стал прорывом для европейских предпринимателей в африканскую Атлантику, золото которой издавна было главной целью всех