Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал

ее. В первом же хуторе мне насыпали ее ведро и дали, кроме этого, килограмма 2 хлеба, причем мягкого, что в Литве бывает редко. Здесь едят обычно черствый хлеб. Через полчаса я вернулся. За это время Сережа заготовил все к ужину. Я сварил его, мы охотно покушали, и Алексей рассказывал свои детские похождения: как он отлынивал от школы, пропадал из дому, учился таскать кошельки и воровать. Я думал о том, что и с Юрой может это случиться. Потом я звонил на «Антенну». Мне сказали, что мне есть много писем.

28 января 1945 г.

Война развивается стремительно, наши войска уже заняли 2/3 Восточной Пруссии. Остальная Пруссия окружена и отрезана в районе Кенигсберга, Данцига, у моря. Прекрасно идет наступление в Верхней Силезии, Чехословакии.

26 января с утра я поехал за продуктами на 610‑ю контрольную станцию. Лошадь попала скверная, и эти 50 км туда и сюда я ездил с 9 ч. утра до 10 часов вечера. На дворе стоял мороз градусов на 15, и половину дороги пришлось бежать за санями, иначе я бы совершенно замерз в своих скверных ботинках. По дороге меня утешало то, что я мечтал хорошо отдохнуть в своей землянке на «Тигре» у печки. Я был рад, что получил свои записи, привезенные из Мариамполе на 610‑ю.

Но произошло совсем не так. Только я вошел в землянку, как Кутлов встретил меня матом, что я долго езжу. Оказывается, поступило приказание выбыть в 7 ч. вечера в Волковышки на «Ромашку». Ему удалось договориться, что мы прибудем на «Ромашку» к 6 ч. утра. Сварил я спешно ужин, мы поели, Кутлов и Тихов пошли на хутор, силой оружия заставили литовца запрячь лошадь, и в 12 ч. ночи мы отправились в Волковышки. Мороз еще усилился, подувал резкий ветерок. Светила ночью полная луна, гудели провода, жалобно взвизгивал снег под полозьями и переливался по обочинам дороги в голубом лунном свете. Время от времени мы соскакивали с саней и бежали по дороге. Через три часа мы были в Волковышках. Кутлов не расспросил, где найти «Ромашку», и мы в течение трех часов безуспешно скитались по большому разрушенному городу, бродили по телефонным линиям, лазили на столбы и пробовали подключиться, но ничего мы не нашли. На почте, у коменданта нам тоже ничего не сказали. К шести часам утра мы остановились у регулировщика, сгрузили свои вещи в обогревательный пункт и, наконец, отпустили совершенно замерзшего литовца с лошадью, густо обросшей по самые уши белым инеем.

В обогревательном пункте мы зажгли свою коптилку, прихваченную с «Тигра», и увидели, что это большое помещение (бывший магазин), по стенам которого были сделаны в 2 этажа нары. На нарах была солома, и там спало довольно много людей. Посередине стояла печка (бочка из-под бензина). Мы затопили ее, стали обогреваться, и нас потянуло на сон. Глаза так и закрывались. Мы должны были смотреть проходящие машины, в надежде натолкнуться на связь и продолжать поиски «Ромашки». Снова подключались в линию. Аппарат застыл, и мы ничего не узнали. Часов в 8 мы встретили ребят 4‑го взвода, которые должны были ехать на «Зайчик». Посидели, посоветовались. Кутлов был согласен ехать на «Зайчик». Я настаивал на том, чтобы найти «Ромашку». Мы с Кутловым, благодаря помощи одного дорожника, наконец, нашли ее в конце города, в землянке, в том районе, где мы уже были.

Оказалось, что надо ехать не на «Зайчик», а на «Фиалку», по направлению к Кенигсбергу, в немецкий город Шталлупёнен328. Пока мы с Кутловым ходили на «Ромашку», Тихов и Кислицын из 4‑го взвода ужасно напились денатурату, которым их напоили какие-то лейтенанты. Тихов был не в состоянии нести вещи на КП (метров 500), а их у нас было много. Мы нацепили на него мешок, и Тихов с ним всю дорогу падал. На КП Тихова и Кислицына совершенно развезло. Они, как трупы, валялись на дороге, блевали и стали замерзать. С ними мы возились целый день, приводя их в чувства, чтобы можно было ехать, т. к. с пьяными нас регулировщики не сажали.

Наконец, часа в 4 вечера Тихов стал держаться на ногах. Морда у него была глупая, с огромными бессмысленными телячьими глазами. Кислицын больше действовал на четвереньках и напоминал обезьяну. Один шофер согласился взять нас до Шталлупёнена. Мы погрузили вещи, инструменты и, как мешки, бросили в кузов Тихова и Кислицына. Они по дороге мерзли, и Тихов плакал, как ребенок, потому что у него стало отмораживать руки, нос и щеки. В последнем литовском городе Тебертай, где шофер заправлял машину, Кислицын выпал из кузова, когда тронулась машина, и лежал, распластавшись, безжизненным. Мы свалили его в кузов и поехали. По дороге мы привели его в чувство.

Проехали границу и попали на немецкую землю. Шофер не захотел нас с пьяными везти дальше и сгрузил у первого регулировщика Здесь мы ждали машину часа два. У Тихова побелел нос, побелели щеки. Он отправился в санчасть.

Проходящие из Германии машины везут трофеи: коров, битых свиней, баранов, муку, рожь, матрацы, подушки, столы, швейные машинки, музшкатулки и все что хочешь.

У фар одной машины стоял большой прекрасно сделанный плюшевый пудель и, когда поддувал ветер, шевелил головой и ушами. Регулировщики, привязанные к своему месту, останавливали машины с трофеями и вытаскивали себе – то вещи, то платья, одним словом, кому что нравилось.

Мы уехали без Тихова и сейчас не знаем, где он. Мороз и ветер были ужасны. Все промерзло внутри. Машина напропалую неслась по асфальтированной дороге, обсаженной толстыми дубами, вязами и липами. Мимо мелькали крытые черепицей немецкие хутора, обсаженные живой изгородью из елок. Время от времени мы проезжали небольшие, аккуратные, не разрушенные войной немецкие города, состоящие из кирпичных построек. Вообще здесь деревянных домов нет. Жителей нет ни одного человека. Кругом орудуют военные. К вечеру мы приехали в Шталлупёнен, довольно большой и красивый, но разрушенный немецкий город, и вскоре нашли «Фиалку», а там командира 1‑го взвода лейтенанта Сергеева. Здесь мы надеялись отдохнуть и обогреться, и я заварил кашу. Сразу же поступило приказание – Кутлова и меня отправить на 8‑й км. Вещи мы должны были нести на себе. Без сна, без отдыха, голодные и уставшие, мы наспех поели немного каши, нагрузились, как ишаки, и отправились в дорогу.

Мороз был до 25 градусов с резким ветром то в лицо, то в левую щеку, в зависимости от того, как поворачивала дорога. Вещи были тяжелы,