Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

– Сережа, ты понимаешь, я ничего не мог поделать – кольцо упало вниз!

Гости замолчали и напряглись. Но Сережа лишь рассмеялся и сказал:

– Ну, значит, туда ему и дорога!

Мы, его друзья, могли лишь догадываться о том, как он делает “деньги из воздуха”, но не считали возможным говорить об этом. Оставалось восхищаться независимостью его образа жизни и широтой характера и стараться помочь получить работу в кино.

Одна такая история произошла в дни нашего знакомства в Киеве. В гостях у Параджанова оказался сын самого могущественного человека в тех краях – первого секретаря Компартии Украины Петра Ефимовича Шелеста. И этот сын, хороший парень, уговорил отца принять Параджанова.

Сережа был настроен скептически: снимать кино так, как он себе это представлял, ему бы никто не позволил, а брать чей-то завалящий сценарий он бы не стал.

Тем не менее в назначенный день он явился в кабинет к Шелесту. По рассказу Сережи, Шелест принял его тепло, встретил у дверей кабинета и проводил к креслу у своего стола. При этом Шелест, видевший Параджанова впервые, сказал ему комплимент: “Я не знал, Сергей Иосифович, что вы такой красивый человек!”

Сережа поблагодарил. Дальше пошел разговор, который предсказывал Параджанов, – о том, как давно он сидит без работы. И тогда Сережа, которому надоела докучливая елейная забота вождя украинского народа, поставив локти на стол генсека, подпер лицо руками. На каждом пальце обеих рук засверкали кольца с крупными бриллиантами. Откуда Сережа взял или одолжил эти кольца, одному богу известно. Но совершенно оторопевший генсек прервал аудиенцию.

Впоследствии Сережа подарил мне фотографию Шелеста со своей надписью, сделанной вдоль галстука: “Скажи мне, кто твой друг, и я узнаю, кто ты!” Еще у меня хранится рисунок, присланный Сережей: иронический автопортрет, на котором автор письма стирает в тазу белье с надписью: “Вор никогда не станет прачкой!”

В киевский период жизни тучи сгущались над Параджановым стремительно. …Моя работа в театре оперы и балета подошла к концу. Я пригласил Сережу на премьеру. Сначала давали одноактный балет “Пахита”, в котором были заняты сорок балерин в белых хитонах и лишь один танцовщик, одетый в черное трико, исполнявший главную партию. В антракте я увидел Сережу в фойе. Окруженный пестрой группой зрителей, он в характерной манере ругал киевский балет. Кто-то из близких ему людей, желая загладить резкости Сережи, пошутил:

– Сережа, что ты все ругаешься? Ты посмотри, какие хорошенькие девочки танцуют.

На что Сережа громогласно заявил:

– Да что мне твои девочки? Мне одного этого мальчика хватит.

Каждое оригинальное высказывание доходило до начальства, которое, как известно, юмора не понимает.

После окончания спектакля я встретился с Сережей, и он стал хвалить мои декорации и костюмы. (В дальнейшем мне довелось видеть сделанные им эскизы балетных костюмов, замечательно свободные и артистичные.) Небольшой компанией мы отправились в ресторан. Для Сережи это был подвиг – он очень редко бывал в ресторанах.

Мы ужинали под смешные комментарии Параджанова по поводу балета, затем простились. И как оказалось, на долгие годы. Скоро пришло известие об аресте Параджанова и о том, что его квартира опечатана. Сереже предъявили обвинительное заключение из четырнадцати пунктов[16] и дали пять лет.

Самое действенное участие приняла в судьбе Параджанова Лиля Брик. Она жила с мужем Василием Катаняном в длинном новом доме за гостиницей “Украина”. Вася, сын Катаняна, чрезвычайно остроумный и веселый человек, был близким другом Параджанова и моим другом. Впоследствии ставший кинооператором-документалистом и лауреатом Ленинской премии, Вася написал книгу воспоминаний о Сергее Параджанове “Цена вечного праздника”.

Лиля Юрьевна хотела помочь Параджанову и ощущала за собой определенную силу: муж ее сестры, писатель-коммунист Луи Арагон планировал приехать в СССР. Приезд долго откладывался, однако в 1977 году он наконец-то прибыл в Москву и встретился с Брежневым. Эта встреча носила полуофициальный характер и произошла в правительственной ложе Большого театра во время антракта спектакля “Анна Каренина” с участием Майи Плисецкой. Перерыв длился недолго, но Арагон успел назвать фамилию Параджанова, которую записал какой-то помощник Брежнева. Через несколько минут Арагон зашел в гримерную Плисецкой и ей первой рассказал об этом разговоре. Тогда у всех, следивших за судьбой Сережи, появилась надежда.

Параджанову оставалось сидеть еще год, но ему грозил второй срок из-за разногласий с тюремным начальством. Благодаря заступничеству Арагона Сережу выпустили 30 декабря 1977 года.

После выхода из тюрьмы Параджанов, как я уже писал, поселился в Тбилиси у сестры. Она жила с мужем и сыном Гариком, племянником Сережи, которого после смерти отца Сереже предстояло воспитывать.

В начале нашего знакомства Гарик Параджанов был совсем юным. Он и запомнился мне вертлявым мальчиком, все время требовавшим внимания Сережи и всех окружающих. Но уже тогда чувствовалось, что он нужен Сереже. Гарик был всегда на подхвате, что-то приносил, уносил, комментировал, шутил. Сережа обращался с ним небрежно и нарочито иронически, но обходиться без него не умел. В 1982 году Гарик поступил в Тбилисский театральный институт. Историей с его поступлением власти воспользовались, чтобы завести очередное уголовное преследование Параджанова.

Миновав многие жизненные перипетии, Гарик стал известным кинорежиссером. Его воспоминания, записанные мною, представляются весьма ценными, поскольку Гарик являлся единственным свидетелем многих событий жизни своего дяди.

Мы с Беллой еще до освобождения Параджанова уехали в Париж, а затем на полгода в Америку, так что нас не было в Москве в дни его короткого визита. Сережа регулярно виделся с Лилей Брик – к этому времени относятся известные фотографии с Параджановым, которые сделал Валерий Плотников.

Сережа носился с идеей уехать в Иран и даже написал прошение на имя Брежнева, так и оставшееся без ответа. В Иране, судя по намекам, он собирался снимать фильм “Лейла и Меджнун”, но это намерение так и осталось неосуществленным. Его никуда не пустили, и, вернувшись в Тбилиси, он вскоре улетел в Ереван, где его ждали многочисленные друзья.

Так сошлось, что именно весной 1978 года я выпускал в Ереване балет “Спартак” на музыку А. Хачатуряна и часто приезжал в театр, чтобы следить за постановкой. Балет я ставил в содружестве с Виленом Галстяном. Мы были знакомы еще с тех пор, когда он жил и учился в Москве. Он стал известным танцовщиком и гастролировал по всему миру. Но поскольку творческая жизнь балетного актера весьма коротка, Вилен решил продолжить ее как балетмейстер. Он начал с малых форм, а затем обратился к классике.