Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Жил Сергей Иосифович на верхнем этаже хрущевки, напротив гостиницы “Лыбiдь” (“Лебедь”), в крошечной двухкомнатной квартирке. В доме имелся лифт, который Параджанов однажды использовал в полном соответствии со своим характером. В день рождения он рассадил всех гостей на лестничных площадках за импровизированные столы и скамьи из ящиков и досок, а сам на лифте развозил закуски, напитки и чокался с гостями.

У Параджанова была впечатляющая внешность. Удивительно правильные черты лица, широко расставленные, темные горящие глаза, черная короткая бородка с проседью. Он обладал какой-то кроткой, мягкой манерой общения – “манерой обольщения”, против которой нельзя было устоять, и редким чувством юмора, переходящим, как правило, в самоиронию.

Все, что бы ни делал Параджанов, было исполнено изумительного артистизма: он потчевал гостей, преподнося им фрукты, уложенные кругами на огромном голубом антикварном блюде, наливал красное вино из большого кувшина с тонким изогнутым носиком в изысканной формы бокалы. Избранному им кругу людей удивительным образом соответствовал собранный Сережей мир вещей. Предметы, составлявшие среду обитания Параджанова, всегда имели отношение к искусству и были сделаны его собственными руками или руками мастеров прошлого времени.

Картин Параджанов не рисовал, он творил коллажи, используя неожиданные материалы – предположим, вырезки из журнала “Огонек” – для создания причудливых китчевых композиций. Он мог, например, наклеить на бархатную поверхность столешницы осколки случайно разбившейся старинной вазы, спонтанно создав причудливую композицию, превосходящую по ценности разбитую вазу, так что гибель ее казалась обдуманной заранее.

В те годы бутылки для кефира были стеклянные, с широким горлышком и закрывались крышечкой из тонкой металлической фольги размером с крупную монету. Из заключения Сережа принес целую гору таких крышечек с наколотыми простой иглой лицами сидевших вместе с ним уголовников. Кефирные крышечки он чернил сажей и разглаживал ложечкой, и они выглядели так, будто их только что извлекли из раскопок, – портреты зэков становились похожими на чеканные лики римских императоров с античных монет.

Когда мы прощались, Сережа взял с меня слово, что я непременно снова к нему приду. И я предвкушал возможность принять его в своей мастерской и познакомить с моими друзьями.

Сережа тогда только что вернулся из экспедиции в гуцульские деревни на Карпатах и был очарован наивным искусством этого края. Он привез массу рисованных ковриков, расписных прялок, глиняных свистулек и, конечно, народные костюмы, которыми он просто упивался. При этом он не был коллекционером – все, что привозил и так обожал, он широко раздаривал случайным гостям.

Через два дня я пришел к нему с друзьями: балериной Валентиной Калиновской, танцевавшей Кармен в нашем спектакле, и Валей Никулиным, повстречавшимся мне в киевской гостинице (с ним я подружился в годы работы в “Современнике”).

Конечно, я принес с собой всякие угощения и напитки. Параджанов был чрезвычайно возбужден и подарил Калиновской какие- то замечательные этнические бусы, а Никулину – шубу. Валя совершенно обалдел: актеры тогда получали крошечные деньги, и для него это был царский подарок. Он не мог справиться со своим волнением и разрыдался. Мы бросились его успокаивать, уверяя, что Параджанов всем дарит шубы; благодаря нашим остротам Валя пришел в себя и принял этот дар.

В Тбилиси, куда он перебрался в конце 1970-х, Сережа, как я уже писал, жил на улице Котэ Месхи, 10, вместе со своей сестрой Анной. Это была взъерошенная полная дама преклонных лет, всегда находящаяся в процессе создания предполагаемой красоты путем накручивания скудных волос на бигуди. Одевалась она по-домашнему, в многослойном стиле: на ней одновременно уживались различные кофточки, душегрейки и фартуки. Она была этакой хранительницей очага. Сережа все время над ней подтрунивал, но она держала жесткую оборону и воинственно реагировала буквально на каждое его замечание. И постоянно внимательно слушала из-за перегородки, о чем говорят за столом.

Однажды Сережа пытался подарить мне кольцо с бриллиантом. Я сказал, что никогда ничего от него не приму, потому что так мне легче с ним общаться. Мало того, я стал нарочито грозно выговаривать ему, что мне его подарки не нужны и что я просто люблю его как друга.

Анна, услышав о кольце, страшно напряглась, но после моего отказа не сдержала восторженного порыва, выскочила из-за ширмы и стала меня обнимать, целовать и говорить, что я самый благородный человек на свете.

Как-то раз мы с Сережей и одним из его друзей шли прохладным вечером в сторону гостиницы “Иверия”. На мне был черный кожаный пиджак – предмет вожделения многих грузинских модников. Неожиданно Сережа, как бы испытывая меня, спросил:

– Борис, а ты можешь подарить свой пиджак моему другу?

Мгновенно я снял пиджак и отдал ему. Параджанов с восторгом воскликнул:

– Я всегда знал, что ты широкая натура, и я это очень ценю!

Параджанов был чистый человек, целиком посвятивший свою жизнь искусству. То, что он делал в кино, раздражало советских начальников, было глубоко аполитично и целиком сосредоточено на эстетических ценностях. Разумеется, он не мог уложиться в прокрустово ложе зарплаты режиссера. Точнее, в ее отсутствие, потому что он все время находился в простое.

Никакого интереса к деньгам как к богатству он не испытывал. Наслаждение ему доставляла широта дарительного жеста: когда какая-то прекрасная вещь попадала к нему и он передаривал ее другому. Но поскольку в этом процессе он имел дело с предметами искусства и был зорок на подлинную красоту, он в то же время знал рыночную стоимость этих предметов. И хотя для него это была игра, она давала ему кое-какие материальные средства и своим азартом доставляла удовольствие.

Такая жизнь требовала определенных контактов с “нужными” людьми, которые порой оказывались мошенниками. Параджанов же при своей жизненной сметке все равно оставался наивным человеком.

Однажды при мне к Сереже заявились совершенно темные люди, с которыми он вел какие-то переговоры. Я видел, как Сережа высыпал на стол содержимое маленького красного бархатного мешочка, в котором у него хранились драгоценности.

Среди этих вещей была (как утверждал Сережа) даже пуговица Наполеона в виде мухи с крылышками, средняя часть туловища которой была сделана из изумруда, головка из золота, а крылышки из прозрачной слюды с прожилками из платиновой проволоки. Сережа очень гордился этой диковинкой. Кроме этого шедевра, в мешочке находились колечки с бриллиантами и другие мелкие ювелирные изделия.

Некоторое время знакомые Сережи разглядывали эти предметы, после чего один из них надел на палец перстень с бриллиантом и во время долгого разговора непрестанно им любовался. Затем ему понадобилось выйти в туалет. А надо сказать, что комната Сережи находилась на третьем этаже старого тбилисского дома, каждый этаж которого был окружен галереей с красивым резным деревянным ограждением. Туалет находился тоже на третьем этаже в конце галереи и висел, по существу, в воздухе. Человек с кольцом на пальце вышел в этот туалет и через несколько минут вернулся мрачный и уже без кольца: