Большой облом - Владимир Хачатуров

Александр Николаевич подергался еще на всякий случай, проверяя крепость ремней, но хватка у них оказалась железная.

– Вы явный осел, Аникеев, коль скоро за столько лет не сумели развеять ваших иллюзий в отношении ваших близких, – неторопливо, в такт сложному процессу раскуривания сигары, заявил Цигорин и, не скрывая довольной усмешки, уставился на хозяина, как бы ожидая веских возражений по существу с привлечением соответствующих цитат из Апулея, Лукиана и других древних авторов, специализировавшихся на ослиной тематике. Но Александр Николаевич, видимо, и Апулею и Цицерону предпочитал руководство по рукопашному мордобою. Ибо, вместо того чтобы соорудить в ответ достойную контроверзу (например: «Я не явный осел, я очевидный умник: зачем менять одни иллюзии на другие, менее привычные, с которыми еще предстоит долго и мучительно сживаться?»), вновь попытался оказать посильное гостеприимство незваному гостю. И вновь не смог покинуть своего кресла. «Уж не инвалидное ли оно?», – мелькнуло в нем страшное подозрение. Александр Николаевич вдруг с ужасом понял, что не ощущает ни одной своей конечности, кроме верхней, да и та кажется чужой, взаймы у кого-то одолженной.

– Меня подменили, – приходит он к неутешительному выводу и пытается вспомнить, когда и где это вопиющее нарушение прав его личности произошло. Но в чужой голове и память чужая, и словарный запас не свой, и манера выражения какая-то посторонняя, дядина:

– Должен вам заявить, Мстислав Лукич, что отныне считаю себя свободным от всяких обязательств перед вами и теми, кого вы представляете, кого бы вы ни представляли…

– Мон Дюи! – всплеснул ручками барон, – Александр Николаевич, голубчик вы мой, так я же именно к этому битый час и пытаюсь вас склонить! Вы ведь практически военный человек, должны понимать: приказы могут и отменяться. Такое происходит сплошь и рядом. Сперва командуют «фас», потом приказывают «фу», то есть достаточно… Вот и я вам говорю: Александр Николаевич, до-ста-точно! Вы славно поработали, настала пора славно отдохнуть. Берите жену, дочку и – на Канары. Вот путевки. Три недели беззаботной райской жизни. Билеты в Харьков вам уже заказаны. Отдельное купе, спальный вагон, девушка сопровождения… А дела пока сдайте Алаеву, он справится…

– Ясно. С Алаевым вам легче договориться. У вас на него купчая имеется…

– У нас и на вас кое-что имеется, гражданин Аникеев, не только на Алаева. Например, вся ментура Казачьего Тына просто спит и видит как бы ей с вами поближе познакомиться. Или тезка ваш, швейцар пресловутой «Амфитриты», давно уже накатал жалобу на вас и ваших сотрудников о том, как вы его пытались подбить на должностное преступление – экономический шпионаж – и только ждет подходящего случая, чтобы отправить свой донос по инстанциям. Я уж не говорю о чистосердечных признаниях некоторых из призванных вами к порядку бизнесменов… Ну как, убедил я вас?

– При первой нашей встрече вы были куда убедительнее, – скривил рот в сардонической гримасе Аникеев. – Таким соловьем заливались! Дескать, за державу мне обидно, прежде всего, потому, что она еще далеко не исчерпала свой ресурс, как исчерпали его французы, немцы и англичане. Мы, мол, собственно, еще даже не начинали жить по-настоящему, только тысячу лет примерялись да благословлялись, не умея толком начать, вырваться из порочного круга византийских напастей с их вечными смутами, заговорами и мятежами. Теперь у нас появился хороший шанс…

– Да, – горделиво улыбнулся барон, – замечательная получилась речуга. Не поверите, три дня над ней корпел, и, как видите, не зря – вон как в память западает! Почти дословно…

Заливистая трель телефона положила конец бахвальству Лжецигорина. Телефон находился в прихожей. Аникеев встал, и только пройдя несколько шагов понял, свобода движения вновь вернулась к нему. Но бить гостю морду уже расхотелось. Хотелось просто пристрелить гадину, кремировать, а пепел развеять над каким-нибудь отхожим местом…

– Александр, – заявила трубка сухим строгим почти официальным тоном, в котором Аникеев не без труда распознал голос жены, – чем бы ты там ни был занят, все отложи и слушай. У меня к тебе серьезный разговор…

– Только не по телефону. Завтра выезжаю, послезавтра буду у вас в Харькове, тогда и поговорим.

Аникеев дал отбой.

– Вот и ладненько, вот и молодцом! – похвалил стоявший в дверях гостиной Лжецигорин. – Билеты и путевка на столе. – Он двинулся к входной двери, обернулся на пороге: – Кстати, там же кредитная карточка с вашими премиальными. Наслаждайтесь жизнью, господин Аникеев, она стоит того… Честь имею!

Но прежде чем скрыться с глаз окончательно, попытался добить хозяина морально, приподняв над головой парик роскошных седых волос. Мог бы еще и густыми брежневскими бровями, как черными платочками, на прощание помахать, но почему-то этого не сделал.

Дверь закрылась. Гость сгинул. Аникеев вновь потянулся к телефону:

– Дежурный? Это Аникеев. Немедленно передать по всем каналам связи: срочный переход на режим «Д». Ты меня понял? Всем, и сыскарям и охранникам – режим «Д»!

Аникеев сунул трубку в гнездо, взглянул на дверь и улыбнулся нехорошей улыбкой.

– Честь он имеет… Ну имей, имей. Я тоже ее поимею…

Новая трель телефона не дала развить тему дальше.

– Слушай сюда, фраер! Если ты думаешь, что отправив своих в Харьков, обеспечил им безопасность, а себе свободу рук, то сильно заблуждаешься.

– Кто вы и что вам нужно?

– Инструкции найдешь в своем почтовом ящике. Не советую ерепениться…

Аникеев подумал и набрал на сотовом номер Мамчура.

– Микола, дело есть срочное. Нет, в «Римских банях» слишком канительно, жду тебя в «Гурманоиде», там безопаснее…

В вестибюле гостиницы стоял скандальный переполох, столь не свойственный большим отелям, привыкшим кичиться торжественной тишиной. Официанты с подносами, коридорные с простынями, посыльные с чемоданами, горничные с пылесосами усердно сбивались с ног, пытаясь инсценировать известную библейскую мудрость (Екк.,1:2). Орава репортеров, вооруженных микрофонами, диктофонами и камерами также вносила свою посильную лепту в представление, беря приступом нескольких официального вида мужчин.

– У вас здесь всегда все такие веселые? – поинтересовался у портье мужчина лет тридцати трех, подавая заполненную регистрационную карточку.

– Нет, сударь, только сегодня, в честь вашего приезда, – расплылся в льстиво-предупредительной улыбке портье, кося одним глазом в карточку, где подозрительно разборчивым почерком было написано: «Аскольдов Антуан Антонович, разъездной агент Торгового Дома купца первой гильдии Даниила Галантереева. По служебным надобностям», другим – на переполох.

– Не угодно ли предъявить паспорт, сударь? – не без любопытства в голосе предложил портье. Паспорт у мужчины был наготове. Действительно Антуан, в самом деле Антонович. Тридцати четырех лет, православный, холост, проживает в Коломне, на Рождественской улице, в доме мещанина Достовалова.