Чюрлёнис - Юрий Л. Шенявский

В энциклопедических справочниках имя Евгения Моравского-Домброва – Эугениуш. В воспоминаниях Ядвиги Чюрлёните он – Домбров-Моравский, и – Евгений. Евгением называл его и Чюрлёнис, а еще – Генеком. Позволим и мы себе – для простоты чтения – называть его Евгением и наполовину «укоротить» двойную фамилию.

Евгений Моравский был высок – на полголовы выше Чюрлёниса, плотен, широкоскул, страдал косоглазием, и чтобы скрыть врожденный дефект, носил пенсне. Впрочем, известна фотография, где Моравский, в обнимку с Чюрлёнисом, без пенсне и без очков.

Очень скоро выяснилось, что у Чюрлёниса и Моравского много общего – как в мировоззрении, так и в стремлениях. Завязалась дружба, которую «действительно можно было назвать идеальной» (Ядвига Чюрлёните).

Отец Евгения, Аркадий Моравский-Домброва, в молодости, будучи студентом-медиком, принял активное участие в Польском восстании 1863–1864 годов[20], был дважды ранен, арестован и выслан в Сибирь на каторжные работы. По возвращении из Сибири ему было запрещено обучение в императорском университете и «пришлось выбрать другую профессию». В описываемое время он служил инспектором Варшавского порта.

Мать Евгения – дочь промышленника, грека по национальности.

Моравские-Домброва были люди состоятельные, все их сыновья могли позволить себе получить высшее образование. По настоянию отца Стефан, Станислав и Влодзимеж окончили Варшавский политехнический институт (основан в 1898 году) и стали инженерами-технологами. Только старший, Евгений, вопреки воле отца, – Варшавский музыкальный институт.

Аркадию Моравскому, человеку доброму, умному, практичному и предприимчивому, профессия музыканта казалась несерьезной.

– Подумайте только, о чем Генек думает! – возмущался он, когда старший сын еще только готовился поступать. – Собирается развлекать нас своей неудавшейся жизнью! В нашей семье появится граек!

«Граек» – сельский музыкант.

Евгений не стал «граеком» – стал выдающимся композитором и музыкальным педагогом. С 1908 года жил в Париже, где совершенствовался в музыке. (По какой причине он оказался в Париже – об этом ниже.) В Варшаву вернулся в 1930-м (Польша была уже самостоятельным государством), стал ректором и профессором консерватории.

Пока же Евгений Моравский-Домброва – соученик Чюрлёниса по Варшавскому музыкальному институту.

Справедливости ради следует отметить: все дети Моравских были творчески одарены. Стефан и Станислав не зациклились на своих технических профессиях – интересовались музыкой, литературой, изобразительным искусством, но серьезно занимались музыкой только Евгений и Влодзимеж, самый младший. Влодек (так его называли в семье и друзья), будучи студентом политехнического, и позже, став инженером-электриком, все свободное время посвящал музыке. Он тоже мечтал о Музыкальном институте – отец не позволил:

– Хватит с нас одного граека!

Влодек был моложе Константинаса на 11 лет, но они подружились и общались на равных. Вообще-то Влодек был дружен со всей семьей Чюрлёнис и не одно лето провел у них в Друскениках.

Ядвига Чюрлёните с благодарностью пишет, что Влодзимеж Моравский сохранил (и во время Второй мировой войны!) единственный рукописный экземпляр увертюры Чюрлёниса «Кястутис».

Чюрлёнис стал бывать в доме Моравских. Глава семейства просил, чтобы тот чувствовал себя у них как в родном доме. Он очень скоро выделил Чюрлёниса среди друзей Евгения – серьезен, скромен, талантлив.

Влодзимеж Моравский рассказывал Ядвиге Чюрлёните: «Друзья без слов признавали, что Чюрлёнис для них – авторитет. В нем таилась какая-то внутренняя светлая сила, которую другие ощущали интуитивно и которой подчинялись. Все мы чувствовали, что среди нас находится необыкновенный человек, отмеченный не только выдающимся интеллектом, но и огромной моральной силой».

Ядвига Чюрлёните при этом замечала, что брат ее «никогда не стремился стать центром внимания, первенствовать или навязывать кому-нибудь свое мнение». Она давала ему следующую характеристику: «Брат был человек живой, энергичный, открытый, сердечный. Говорил быстро. У него был ровный, мягкий и довольно сильный голос, он хорошо пел. Он был признанным авторитетом для своих многочисленных друзей. И в то же время был скромен в общении с людьми, не хотел выделяться. Был остроумен, обладал чувством юмора».

Остроумие, веселость Чюрлёниса и, прежде всего, исполнительское мастерство как музыканта проявлялись на вечерах, которые устраивались в доме Моравских.

У Моравских устраивались читки литературных новинок. Молодежь могла вдруг сорваться и компанией побежать в костел – слушать орган.

В Варшаве Чюрлёнис часто бывал и у Маркевичей, где чувствовал… чувствовал бы (!) себя как дома, если бы не пани Маркевич. Женщина набожная и капризная, она часто вела себя надменно и непредсказуемо. Юзеф Маркевич поведение супруги объяснял тем, что она мечтала, что кто-то из сыновей станет католическим священником, чего ни он, ни сыновья не желали.

Пани Маркевич еще в Друскениках обратила внимание на младшего брата Кастукаса Стасюкаса (чем он привлек ее внимание, трудно сказать; может быть, его она намеревалась сделать священником), настояла на переезде тринадцатилетнего мальчика в Варшаву, определила в Гимназию и реальное училище Гурского, где у братьев Чюрлёнисов неожиданно объявился еще один благотворитель – в лице директора.

Войцех Гурский через Стасиса пригласил к себе Константинаса как старшего брата – «для разговора». Он начал с неожиданного вопроса:

– Вашего дедушку звали Стасис Чюрлёнис?

– Да.

– Он крестьянин из деревни Гуобиняй?

– Да. – Константинас насторожился – он не понимал, куда клонит директор гимназии. – Простите, пан Гурский, могу я узнать, чем вызван ваш интерес?

– Во время Январского восстания мой брат под деревней Гуобиняй оказался в окружении. Как я теперь понимаю, скрывался он в усадьбе вашего дедушки. Со слов брата знаю, как это происходило. Пан Чюрлёнис моего брата переодел в одежду батрака и поставил молотить рожь. Царские казаки обыскали имение, на батрака внимания не обратили. Брат прожил у пана Чюрлёниса в имении несколько месяцев, пока опасность его ареста полностью не миновала. В знак благодарности… я освобождаю от платы за учебу вашего брата.

Константинас поблагодарил господина Гурского.

– Кстати, Стасис назван в честь деда, – сказал, уходя.

На званых вечерах у Маркевичей, когда хозяева ли, гости ли просили Чюрлёниса исполнить «что-нибудь», он садился за инструмент и играл – вначале мазурки Шопена, а потом и свои произведения. Чюрлёниса сменял Петр Маркевич. Петру очень нравились прелюды Чюрлёниса, он часто их исполнял, но преимущественно выбирал из ранних его произведений, потому что они напоминали прелюды и мазурки Шопена. Играл «сентиментально и с экзальтацией» (Ядвига Чюрлёните).

После того как Чюрлёнис резко изменил стиль своих фортепианных произведений, лирико-романтические прелюды, обожаемые Петром, остались в прошлом. Но не для Петра!

Константинас входит в комнату – Петр играет его прелюд си-минор. Автор просит:

– Не надо играть это произведение.

Петр – словно не слышит. Константинас, шутя, оттолкнул банкетку вместе с Петром от инструмента. Началась возня. Кастукас, более сильный, опрокинул стул вместе с Петром. Бросился его поднимать. Обнялись, расхохотались. Чюрлёнис сел к инструменту и сыграл «какой-то банальный вальс», по другим источникам – «Собачий вальс».

– Может быть, ты и от него в восторге?! Эта моя музыка недалеко