Чюрлёнис - Юрий Л. Шенявский

Чюрлёнису 21 год. Марии Моравской – 18. Оба хороши собой! И он, и она – натуры романтичные!

Лето 1896 года Чюрлёнис провел в Закрочиме.

Десятилетие спустя, году в 1906-м, он напишет Евгению Моравскому:

«Что ты теперь делаешь, Геня, наверное, спишь? Пусть тебе приснятся самые лучшие деньки в Закрочиме…»

В Закрочиме Чюрлёнису было хорошо. И не только ему…

Константинас постоянно делал радостные для себя открытия в Марии: она музыкальна, неплохо играет на фортепиано, широко эрудированна, любит рисовать.

Кастусь и Мария проводили вдвоем целые дни. Гуляли по лугам, в лесу, по берегу Вислы.

В одном кармане легкой куртки Кастусь носил этюдник, в другом – нотную тетрадь. В этюднике они с Марией часто рисовали поочередно. Кастусь как более опытный тут же подправлял ее рисунки. (Придет время, и Мария будет учиться живописи у Фердинанда Рушица в Варшавской школе изящных искусств.)

Марии он признался, что с детства мечтает стать художником, но не хотел бы ограничивать себя только изобразительным искусством:

– Хочу научиться рисовать по-настоящему! Но хочу творить и музыку, писать стихи. Чувствую, что без этого всего не мог бы жить!

На берегах Вислы Чюрлёнис неожиданно обратил внимание Марии на два высоких тополя:

– Эти деревья – двое грустных людей, глядящих в небо.

– Кастусь! Ты – поэт! Только поэт так может сказать.

В поле Мария сорвала пару одуванчиков:

– Смотри, какие они – нежные и тихие.

– Они – как человеческая жизнь; неизвестно куда улетает, исчезает. Они чутки ко всяким переменам, только покой может их сохранить.

– Счастье, дружба, любовь – нечто чрезвычайно хрупкое – как эти пушинки.

– Да, очень хрупкое, как стеклянный шар, наполненный светом. Его надо нести осторожно, чтобы малейшее дуновение не сломало, не погасило волшебный свет.

У края ржаного поля Кастусь и Мария присели на траву. Первой заговорила Мария:

– Послушай, какой странный шорох. Ты заметил: колосья ржи шуршат иначе, чем овес?

– Рожь не шуршит, а звенит, как колокольчик, – поправил Марию Кастусь. – Я заметил: ты с какой-то особой чуткостью относишься к природе.

– Родители считают меня странным, экзальтированным ребенком.

Почти звенящую тишину нарушили раскаты грома.

– Кажется, гроза собирается прервать наши беззаботные игры.

– Побежали домой!

Ливень настиг их в чистом поле. Промокли насквозь. Кастусь пошел не спеша, запрокинув голову, подставив лицо под дождь. Сбавила шаг и Мария. Омытые дождевой водой их лица светились счастьем.

– Дождь вымочит – солнышко высушит!

Сушиться пришлось дома у Моравских. Чюрлёнису на время сушки его одежды предложили надеть брюки и рубашку Евгения. Они были ему велики. Чюрлёнис закатал рукава, подвернул брюки, но они висели на нем мешком. В таком комичном виде он и предстал перед семейством Моравских – все рассмеялись. Чюрлёниса это нисколько не смутило.

– Хляби небесные разверзлись, когда мы с Марией были в чистом поле. Нас просто залило водой, но утонул-то я… в брюках Генека!

«Хляби небесные» оказались непродолжительными.

– Бежим на луг! – предложила Мария. – Босиком!

На лугу Кастусь вдруг остановился, погладил траву:

– Совсем как шелковая!

В другой раз в вечернем лесу Чюрлёнис насобирал светлячков и украсил ими волосы Марии.

– Ты выглядишь, как жрица!

Обычно, вернувшись с прогулки, Чюрлёнис садился к пианино и, как рассказывала впоследствии Мария, «воссоздавал в музыке то, что видел и слышал в лесу, в поле, в саду и в облаках».

Евгений в студенческие годы, чтобы материально не зависеть от отца, давал частные уроки. Не прекращал давать уроки он и во время летних каникул и возвращался в Закрочим поздним вечером – дачная жизнь проходила без его участия. Но не заметить романтических отношений между другом и сестрой он, как и другие, не мог, – влюбленные не скрывали своих чувств, Мария отвечала Кастусю взаимностью.

На свадьбу дочери соседа-крестьянина они отправились, взявшись за руки. Когда молодым в знак сытой жизни преподносили хлеб и соль, Кастусь спросил:

– Как думаешь, у нас с тобой свадьба будет?

Мария потупила очи:

– Откуда я знаю. Это зависит только от отца.

Взаимное притяжение Марии и Кастуся было замечено и Аркадием Моравским. Поведение дочери стало раздражать отца. Будто бы мимоходом он сказал ей:

– Только, ради бога, не влюбись в него! Этот человек не для тебя.

Отец опоздал с предупреждением.

Осенью Моравские вернулись в Варшаву. Домашние концерты продолжились. Как и прежде, Евгений и Кастусь играли на рояле: могли, сменяя друг друга, а могли и в четыре руки. Мария пела под аккомпанемент Кастуся. Чюрлёнис писал для нее песни, посвятил ей несколько фортепианных произведений.

Аркадия Моравского, да и его супругу отношения Марии и Кастуся сильно настораживали. Не такую пару они представляли для любимой дочери. Да, Чюрлёнис – хорошо воспитанный молодой человек, талантливый пианист, возможно, и композитор. Аркадий, как мы помним, с предубеждением относился к профессиональному будущему старшего сына. Примерно такими же он представлял перспективы и Чюрлёниса.

– Художник, музыкант, зарабатывающий на жизнь репетиторством, – это будет жалкое существование, а не жизнь, – объяснял Аркадий дочери.

Моравский-отец резко изменил свое отношение к Чюрлёнису. Константинас, понимая, чем это вызвано, стал реже бывать в доме Моравских. Заходил разве что по делам и то ненадолго.

Однако отношений с возлюбленной не разорвал.

Годы спустя Мария напишет:

«Нам не хотелось расставаться. Мы часто встречались на Повонзковском кладбище. За несколько лет до того я купила березу и велела садовнику посадить ее на могиле сестры Шопена, четырнадцатилетней девочки. Береза прекрасно разрослась. Я повела туда Константина, и мы стали под самой березой… Моросил мелкий дождь, с листьев березы капли как слезы падали на наши лица… Мы уже изрядно промокли, когда Константин, указывая на небо, сказал: “Капли, падающие на нас, – это благословение, которое нам дано, мы это чувствуем, и в наших душах это останется”. Когда мы, промокшие, возвращались домой, наши души были полны покоя. Этот незабываемый день остался в моей памяти».

Свидания Константинаса и Марии стали редкими весной 1899 года совершенно по другой причине. Подготовка к выпускным экзаменам в институте отнимала у Чюрлёниса много времени…

Его дипломной работой была кантата для большого хора и симфонического оркестра «De profundis» («Из глубин»; «Из глубины воззвах к Тебе, Господи, Господи, услыши глас мой…» – 129-й псалом Давида). Это, скорее, романтическое сочинение, чем духовная музыка, каковой задумывалась. Кантату принято считать одним из первых произведений профессиональной симфонической литовской музыки. К сожалению, свое первое симфоническое произведение, как, впрочем, и последующие, Чюрлёнис так и не услышал в оркестровом исполнении. Первое исполнение кантаты «De profundis» состоялось в 1912 году в Петербурге.

Кастусь много работает – в параллель с «De profundis» он пишет более двадцати (по другим источникам – тридцати) произведений, небольших и «сравнительно крупных»