Начало эры разума - Уильям Джеймс Дюрант

отвергли идею короля-протестанта. Политики на время замолчали после двух убийств; Парижский парламент признал кардинала де Бурбона королем Франции; Филипп Испанский пообещал Лиге золото Северной и Южной Америки, чтобы сохранить Францию католической. Между тем, не совсем к радости Филиппа, подрыв французского производства и торговли привел страну в такое запустение, что в ней не осталось ничего, кроме всепоглощающего экстаза ненависти.

О том, чтобы напасть на столь враждебный город, как Париж, с такой дезорганизованной и сокращенной армией, не могло быть и речи. Осторожно и с полководческим талантом, которому больше мешали его любовницы, чем враг, он отвел свои силы на север, чтобы получить помощь из Англии, и Майенн последовал за ним так быстро, как только позволяло его телосложение. В Арке, к югу от Дьеппа, две армии встретились: Генрих с 7000 человек, Майенн с 23 000 (21 сентября 1589 года). О результате можно судить по посланию Генриха своему товарищу по оружию Крильону: «Pendstoi, brave Crillon; nous avons combattu à Arques, et tu n'y étais pas» (повесься, храбрый Крильон; мы сражались при Арке, а тебя там не было). Победа воодушевила тайных сторонников Генриха повсюду. Несколько городов радостно распахнули перед ним свои ворота; Венецианская республика признала его королем; Елизавета, как и Венеция, стремившаяся удержать Испанию от господства над Францией, послала ему четыре тысячи солдат, 22 000 фунтов стерлингов золотом, 70 000 фунтов пороха и грузы обуви, продовольствия, вина и пива. В ответ Филипп отправил отряд из Фландрии в Майенну. Усиленные армии сразились при Иври, на реке Эвр, 14 марта 1590 года. Генрих воткнул в шлем белую сливу — вряд ли ее можно назвать белым пером — и сказал своим солдатам: «Если жар битвы на время рассеет вас, соберитесь… под теми грушевыми деревьями, которые вы видите справа от меня, и если вы потеряете свои штандарты, не теряйте из виду мою белую сливу — вы всегда найдете ее на пути чести и, я надеюсь, победы». Как обычно, он сражался в первых рядах; его правая рука распухла, а меч потерял форму от ударов, которые они наносили. Репутация милосердия сослужила ему хорошую службу: тысячи швейцарцев, находившихся на службе у Майенна, сдались. Победа Генриха оставила Лигу без армии; почти беспрепятственно он двинулся вперед, чтобы снова осадить Париж.

С мая по сентябрь 1590 года его голодные солдаты без гроша в кармане стояли лагерем вокруг столицы, жаждали ее штурма и разграбления, но Генрих отказался санкционировать резню, которая могла бы стать хуже, чем бойня в Сен-Бартоломео. После месяца осады парижане ели лошадей, кошек, собак и траву. Генрих смилостивился и разрешил ввезти в город провизию. Герцог Пармский, наместник Филиппа в Нидерландах, пришел на помощь Парижу с хорошо оснащенной армией испанских ветеранов; Генрих, уступая, отступил в Руан; Пармский последовал за ним в стратегической дуэли; болезнь вывела герцога из строя, и армия Генриха вновь засела перед столицей.

Теперь перед ним встал решающий вопрос: Сможет ли он, протестант, завоевать и удержать трон страны, на 90 процентов состоящей из католиков? Даже его армия была преимущественно католической. Несомненно, его не оставляло сомнение, что у него заканчиваются средства и он не может больше платить своим войскам. Он созвал своих помощников и признался, что подумывает о переходе в католичество. Некоторые одобрили этот план как единственный путь к миру; другие осудили его как жестокое и скандальное дезертирство гугенотов, которые отдавали ему кровь и деньги в надежде иметь короля-протестанта. На это Генрих ответил: «Если бы я последовал вашему совету, то через некоторое время во Франции не было бы ни короля, ни королевства. Я хочу дать мир своим подданным и покой своей душе. Посоветуйтесь между собой, что вам нужно для вашей безопасности. Я всегда буду готов удовлетворить вас».12 Он добавил: «Возможно, между двумя религиями разница велика только благодаря враждебности тех, кто их проповедует. Когда-нибудь своей властью я постараюсь все это уладить».13 И он дал определение своей собственной основной вере: «Те, кто непоколебимо следует своей совести, принадлежат к моей религии, а я — к религии всех храбрых и добрых».14 Дюплесси-Морнэ, Агриппа д'Обинье и многие другие протестантские лидеры отказались от короля, но самый доверенный советник Генриха герцог Сюлли, сам оставаясь стойким протестантом, согласился с решением своего господина: «Paris vaut bien une messe» (Париж вполне достоин мессы).15

18 мая 1593 года Генрих отправил Папе и парижской иерархии весточку о том, что желает получить наставления в католической вере. Григорий XIV возобновил его отлучение от церкви, но французская иерархия, никогда не подчинявшаяся Риму, приготовилась готовить нового кающегося к тому, чтобы он стал благочестивым королем. Он не был легким учеником. Он не давал никаких обещаний вести войну с ересью, отказывался подписывать и верить «чепухе, в которую, как он был уверен, большинство из них сами не верили».16 Он милостиво согласился с доктриной чистилища, потому что «это лучшая часть ваших доходов».17 25 июля он написал своей нынешней любовнице: «Je vais faire le saut perilleux» (я собираюсь совершить гибельный прыжок). Он отправился в церковь аббатства Сен-Дени, исповедался, получил отпущение грехов и отслушал мессу.

Тысячи голосов в обоих лагерях осуждали его как лицемера. Иезуиты отвергли его обращение, а лидеры Лиги продолжали сопротивляться. Но смерть герцога Пармского и кардинала де Бурбона ослабила Лигу, а «Шестнадцать» потеряли авторитет среди французских патриотов, поддержав план Филиппа сделать его дочь королевой Франции. Многие дворяне склонялись к Генриху как к полководцу, способному удержать Филиппа в узде, и как к гуманному правителю, способному вернуть здоровье стране, разоренной до предела. Остроумное периодическое издание «Сатир Мениппе» (1593–94) выражало настроения политиков и буржуазии, с остроумием и иронией высмеивало иезуитов и Лигу и заявляло: «Нет такого несправедливого мира, который не стоил бы больше, чем самая справедливая война».18 Даже фанатичный Париж взывал к миру. Мелкие военные действия продолжались еще восемь месяцев, но 22 марта 1594 года Генрих вошел в Париж, и почти никто ему не помешал; его приветствовали такие толпы, что, когда он хотел войти в Нотр-Дам, его пришлось поднять над головами толпы. Утвердившись в качестве короля в том же Лувре, где за двадцать два года до этого он был пленником и был близок к смерти, он предался радости и объявил, в своей веселой манере, амнистию всем, даже Гизам и Шестнадцати. Некоторых врагов он привлек к себе готовым прощением и галантной вежливостью,