Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель

не впутывается в темные дела. Это нечто большее, чем вина и невиновность. Я сделал все возможное, чтобы в этой истории спасти от суда чести мое имя.

– Я поручился за карточный долг своего товарища.

– Глупости! Я слишком хорошо знаю твои старые пороки. Упрямство, равнодушие и сонливость.

– Я поверил…

– Солдат не должен верить!

Я хотел ответить. Генерал прервал меня жестом. Ярость и бессилие душили меня. Он подошел ко мне вплотную и посмотрел на меня с беспокойством.

– Ты неважно выглядишь, – сказал он. – Тебя можно принять за врача, офицера запаса или санитара, что возится с градусником или с баночкой мочи. Посмотри на молодых людей здесь, как они элегантны; поучись у них!

– У меня нет средств, чтобы хорошо одеваться!

– У меня тоже в твоем возрасте не было денег, а как я выглядел!

Отец отбросил сигару, выпустив дым из ноздрей.

– Не забывай, что ты отвечаешь не только за самого себя; ты в ответе за мое имя, которое ты носишь. Я, напротив, исполнил свой долг перед тобой; теперь твоя очередь исполнить свой долг передо мной!

«Ты не исполнил свой долг!» Я хотел выкрикнуть ему в лицо эти слова, но от страха они застряли у меня в горле.

Генерал ходил из угла в угол.

– Я делаю для тебя все, что в человеческих силах… Твое поведение дурно. У тебя нет перспектив добиться чего-нибудь на военной службе. Твои учителя, однако, считали тебя умным. Полагаясь на это, я записал тебя в военную школу. Уже завтра можешь приступить к учебе. Ты должен почитать это за счастье!

Исчерпав свои силы, растроганный своей добротой, он упал в кресло. Он спросил:

– Где ты живешь?

Но, не дав мне времени ответить, отрывисто бросил:

– Впрочем, это все равно.

Мои нервы ослабли, как неподтянутые струны скрипки.

– Ты видишь, генерал на моем посту крайне занят. Но надеюсь увидеть тебя вечером у себя дома. Ты можешь с нами поужинать. В таком случае… – Он замялся, не зная, какое слово подобрать. – Ты познакомишься с твоей… с моей супругой. Мы с тобой давно не виделись. Почему ты, собственно, никогда не приезжал в отпуск? Ну ладно… Итак, приветствую, до вечера. Благодарю!

Он взял телефонную трубку, отвернулся и забыл обо мне.

Я шел бессознательно прямо по мостовой. Внезапно я испытал приступ бешенства.

Я задушу его!

Задушу его!

Задушу его!

Со странным сладострастием я сжимал чью-то похолодевшую шею. Это был фонарь. Какой-то франт смеялся; рабочий смотрел на меня, качая головой.

«Надо же, господин лейтенант!» – мог подумать он.

– Избавиться, избавиться!.. – шептал я снова и снова.

Что я должен сделать с чужим стариком, который «исполнил свой долг»? Как быть с армией? Я ничему не научился. О! Все-таки… лучше умереть от голода.

К черту это зеленое рванье! К черту пестрые обшлага и серебряные звезды!

«Чиндара, чиндара»! Полковой духовой оркестр прошествовал мимо. Впереди пританцовывала лошадь толстого капитана. Я отдал честь.

Я шел дальше. Меня охватила тоска по отцу моего детства, по мучителю моих мальчишеских лет.

Я видел смуглое элегантное лицо с закрученными вверх усами. Оно было близко, так близко! Я боялся его, но так, как боятся Бога.

Освобожусь я когда-нибудь? Это безумие?

Я решил остаться вечером дома. Это ведь все равно, где я живу!

Я вспомнил о матери.

Иногда она мыла мне волосы.

Однако вечером я вовремя появился в квартире генерала. У него был богатый дом, почти дворец. Массивные канделябры с зажженными свечами стояли на покрытой ковром лестнице. Ординарец с большими крестьянскими руками в нитяных перчатках проводил меня в комнату, где я прождал полчаса в одиночестве.

Генерал появился в отороченной мехом красной шелковой домашней тужурке с золотыми шнурочками; его тщательно причесанные волосы благоухали, на пальцах были золотые кольца; но его взгляд и манеры не стали мягче, а были лишь немного притушены.

На миг мое отвращение сменилось грустью. Мое несчастное детство все еще было широкими вратами, через которые я каждый вечер возвращался домой.

– Прошу! Пойдем к моей жене, – сказал отец, который для более быстрого продвижения по службе приобрел легкий венгерский акцент, выдававший одновременно и благородную кровь кавалериста, и ясный ум стратега.

В одной из комнат некая высокая угловатая персона стояла на коленях перед статуей Богоматери. Женщина быстро поднялась, открыв взору свои мягкие пышные формы и причудливо причесанные крашеные белокурые волосы.

– Это Карл, княгиня, – представил меня отец моей новой матери.

В сладкой улыбке оскалились золотые зубы; на шее, под нитью жемчуга с алмазным крестиком, виднелись желтые складки. Женщина величаво приблизилась ко мне, и, когда я довольно чопорно поцеловал ей руку, ее крестик легонько, по-родственному, стукнул меня по лбу.

– Бог вас благослови, Карл Иоганн, – начала она, пытаясь превратить знакомство в театральную сцену. – Нехорошо с вашей стороны, что вы только теперь дали мне возможность познакомиться с вами.

Она ждала ответа. Я молчал, холодно и упрямо. Гусиные лапки в уголках глаз генеральши прорисовались отчетливее. Ее морщины стали еще резче. Она зашла с другой стороны.

– Вы меня поразили! – сказала она таинственно. – Я как раз выпрашивала у Божьей Матери что-нибудь хорошее.

– Что именно, Натали? – спросил генерал, который рядом с женой производил жалкое впечатление.

– Ты же знаешь, Чарли, вчерашнее падение курса… – И она обратилась ко мне: – Речь идет о газете «Христианский мир». Издание в опасности, а для нашего круга было бы просто несчастьем, если бы газета перестала выходить.

Я молча поклонился.

Отец оскалил свои лошадиные зубы. Его смех всегда внушал мне страх.

– Политика – ничто для солдата; она только для женщин.

Позже мне рассказали, что княгиня вложила часть своих сбережений в акции этих клерикальных бумагомарателей.

Мы пошли к столу. Еда была постная; подавал на стол слуга с бородой и бакенбардами.

Это был отцовский дом!

Я сидел отчужденно и скованно, как служащий-секретарь на окладе, или учитель, или, в лучшем случае, как бедный родственник. И это был отцовский дом!

Я положил с блюда на свою тарелку только два кусочка, и жена моего отца, кажется, была этому рада.

Позже пришел сравнительно молодой священник с прилизанными волосами; он сидел, постоянно потирая красные замерзшие руки.

Отец был очень внимателен к нему и сам принес для него бутылку какого-то особенного вина.

Генеральша в тоне светской беседы заговорила о музыке:

– Я слышала, вы очень музыкальны, Карл!

– Конечно, – сказал отец весьма любезно. – Однажды, когда Карл был еще ребенком, он рассказал мне об опере.

– «Волшебный стрелок»! – воскликнул я и понял: ни одно унижение, ни одно поражение не