Мы, утонувшие - Карстен Йенсен

— Пойдемте, — произнес он, — вам нужно увидеть отца.

Доведя девушку до каюты, Херман распахнул дверь.

— Думаю, вам лучше побыть с ним одной, — сказал он предупредительно.

Подошел к Вильгельму и сменил того у штурвала.

Херман приказал увеличить парусность судна. Шел круто. Корабль прокладывал путь под прессом ветра, так что вода находилась практически на уровне борта. Он видел беспокойство в глазах мальчишек, но все молчали. Он подозвал их:

— Баер мертв. Теперь я — капитан.

И он вновь остался один у штурвала. Через штурвал сила моря передавалась его рукам. Чувство заботы угнездилось в нем и превратилось в уверенность. Она принадлежит ему. Окончательно и бесповоротно.

Он подумал о мертвеце, лежавшем в каюте. Больше всего ему хотелось завернуть тело в парусину и без лишних выкрутасов отправить за борт. Но он понимал, что так дело не пойдет. Порт Сен-Мало — не самый ближний свет, но, если ветер не переменится и он будет твердо держать курс, они успеют добраться туда за два дня. В каюте Баеру, конечно, не место. Не может же фрекен Кристина спать с мертвым отцом под боком. Может, кубрик. Там теперь есть свободная койка.

Он усмехнулся. Им это пойдет на пользу, этим двум щенкам. Пусть поспят с мертвецом.

Херман оставался у руля весь день. Не хотелось уходить. Корабль — его. Херман скользил по волнам с мертвым капитаном на борту и женщиной, которая ждала его в каюте, и мурлыкал себе под нос старую шанти о пьяном моряке, очутившемся в постели капитанской дочки.

Да, то была мечта. «Put him in the bed with the captain’s daughter»[45]. Но эта мечта стала для него явью.

Когда настал вечер, он спустился к фрекен Кристине с тарелкой супа. В каюте было темно. Он чиркнул спичкой и зажег керосинку, прикрученную к переборке.

— Вам надо поесть, — произнес он, протягивая ей тарелку.

Она послушно поднесла ложку ко рту. Он молча ждал, пока она поест. Затем унес тарелку на камбуз.

В полночь он еще стоял у штурвала. Отстоял три вахты подряд. Настало время «собачьей» вахты[46]. Херман закрепил штурвал и подошел к трапу, ведущему в кубрик. Спустившись, растолкал Вильгельма. Мальчишка вывалился из койки. Спал прямо в одежде. В руке — нож, наверняка подарок на конфирмацию. Из другой койки выскочил Кнуд Эрик. Тоже с оружием.

«Кристина» по-прежнему шла круто против ветра, в нос ударила волна, и в кубрике все загрохотало. Херман взглянул на ножи и покачал головой.

— Экие славные зубочистки вы себе отхватили! — произнес он весело. — Суньте их за ремень. Или я могу решить, что вы — бунтовщики.

Херман видел, как при каждом его слове они вздрагивали. Чуть не рыдали от страха.

Он задал Вильгельму курс и снова вскарабкался по трапу. Прошел по накренившейся палубе и взялся за ручку двери капитанской каюты. Дверь отворилась, он застыл на пороге, прислушиваясь к темноте. Дыхания фрекен Кристины слышно не было, но он знал, что действовать нужно немедленно. Эта уверенность укрепилась в нем там, в темноте, на ветру.

Херман пошарил в койке. Ощупал одеяло, дотронулся до ее волос. Похоже, девушка лежала к нему спиной. Спиной, о которой он мечтал. Херман погладил затвердевшие от соли волосы. Она не реагировала. Было ясно, что спит. Он провел рукой по шее, теплой и мягкой, обхватил ее пальцами, почувствовал, как хрупки позвонки, и исполнился нежности. Реакции не последовало. Он не слышал ее дыхания и еле совладал с желанием пощупать пульс. Неужели спит? Может, дыхание задержала от страха? Нет, точно. Она ждет его. Об этом нашептывало его собственное тело. Он отогнул одеяло. Нащупал край ночной сорочки и задрал до самых плеч.

Заколебался.

«Я не знаю ее, — думал он, — может, она сильнее меня».

Внезапно его охватил страх. Но затем он расстегнул брюки и лег рядом с ней. Молча. В одежде он казался себе неуклюжим. Надо было раздеться заранее. Теперь поздно. Он обнял ее одной рукой и прижался. Шерсть, верно, царапает ее голую кожу. Херман чувствовал, что пользуется беззащитностью девушки, вместо того чтобы оберегать ее. Член его напрягся от прикосновения к женскому телу, но из головы жар ушел, оставив лишь холодную ясность. Он видел себя со стороны, и это самосозерцание лишало его уверенности. Но эрекция не прекращалась. Как у животного. Реакция на тепло другого тела, слепо ищущая разрешения. Он все время видел себя со стороны. Здоровый неуклюжий мужик, в сапогах, фуфайке, возится в узкой койке с неотвечающей женщиной.

Внезапно она шевельнулась, пробормотала что-то во сне и попыталась перевернуться. Инстинктивно он сжал пальцы у нее на шее и прижал ее лицо к подушке. Она вскрикнула, но подушка заглушила звук. Тело ее напряглось в протесте, она отбивалась.

Когда он вошел в нее, послышался вздох, но это просто воздух вышел, как будто что-то у нее внутри сместилось. Ему подумалось, что это вздох без чувств, звук, исходящий из опустошаемых легких, как у умирающего, который наконец-то выдыхает после длительной потери сознания. Она совсем затихла, словно ее проткнули копьем.

Он застыл и напряженно прислушался: дышит или нет. И внезапно, против своей воли, кончил, чувствуя себя так, словно нечаянно шагнул в пропасть и упал во мрак. Бедра его еще долго дрожали. Все так же беззвучно он прижимал к себе неподвижную женщину. В голове проносился рой слов. Он хотел что-нибудь сказать, но слова не сходили с губ. Для него она была фрекен Кристина. Но в этот момент, соединившись с ней, он не мог ее так называть. Размышляя, он провалился в сон.

Проснулся, быть может, через пару секунд, когда она внезапно вывернулась из его объятий, села, прежде чем он успел как-то среагировать, и пнула его. Он свалился с узкой койки и тяжело приземлился на пол. Вскочил и попытался застегнуть штаны. Возле ширинки все было мокро.

Она кричала.

Он не испытывал никаких чувств, кроме дискомфорта из-за диких воплей, заполнивших тесную каюту, почти физическое давление вытеснило его за дверь.

Херман поковылял на палубу. Ветер усилился, паруса надулись. Остановившись, он уставился в море. В темноте светились пенные гребни. Слышен был лишь вой ветра в рангоуте и глухие удары волн, заливающих палубу. Он подошел сменить Вильгельма у штурвала. Решил оставить паруса, хотя понимал, насколько рискованно идти так круто. В лицо ударили тяжелые капли дождя.

Он не взвешивал своих шансов. Голова его была пуста, и пустота эта несла облегчение, как до этого — сон.