Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

закручивает пальцем платиновую прядь волос, а Андрюша выжидающе молчит, ловит каждое её движение взглядом.

«А если они сейчас в постели?» — подумал я, и тошнотворная ревность окутала моё сердце; я представил себе его довольную рожу, за голову закинутую руку, небритую подмышку, смятые простыни, нахлобученное одеяло, и только свою жену я не смог представить в этой ситуации (она как-то не вырисовывалась).

Этот мир наполняла многослойная какофония звуков: от шума прибоя до трансляции футбольного матча по телевизору, — но молчание в номере 236 наливалось инфразвуком, который постепенно становился невыносимым и выдавливал мои барабанные перепонки наружу. Это молчание разрушило последнюю надежду остаться с ней.

«Не могут чужие люди так долго молчать. Они даже больше, чем любовники… Они самые настоящие соучастники», — подумал я с ненавистью к этой сладкой парочке.

«Вот видишь, к чему приводят неожиданные визиты к жёнам. — Я даже тихонько захихикал. — Самовлюблённый павлин. Дятел. Олень. Фуфломёт. Герой-любовник, блядь. Лазишь тут по балконам».

Ситуация перестала меня напрягать, а напротив — появилось какое-то бесшабашное веселье, приятная самоирония и ощущение свободы, когда можно лететь во все стороны мира, ничем не дорожа и ни за что не цепляясь.

В какой-то момент я услышал монотонный скрип матрасных пружин: хрум, хрум, хрум… «Ну вот началось», — подумал я и мне стало ещё веселей; я буквально давился от смеха. Мне даже захотелось увидеть лицо своей жены в момент оргазма, да как гаркнуть: «Что, сука, балдеешь без меня!» — вот бы они перепугались.

Я не выдержал и начал перелазить через перегородку, — и уже закинул ногу на наш балкон, как вдруг Мансурова спросила Калугина:

— Как ты думаешь, он меня совсем не любит?

Я чуть не упал вниз, когда услышал такой вопрос, как говорится, в самый неподходящий момент… Стоп! Я вдруг понял, что матрас скрипит этажом выше. «Фу-ты, ну-ты», — выдохнул я с облегчением, но состояние безотчётной радости растворилось бес следа. Я замер в ожидании ответа.

— Конечно, любит. Как тебя можно не любить? Но Эдуард — это блядь мужского пола. Я именно так называю мужиков, которые не пропускают ни одной женской задницы.

«А за такие слова можно и по морде», — искренне возмутился я.

— То есть ты считаешь, что он больной человек? — спросила Лена.

— Распущенный донельзя. Человек, который позволяет себе всё, или точнее сказать, не может себе ни в чём отказать, — ответил Калугин, и в этот момент в его голосе прозвучали нотки абсолютного презрения.

«А ведь я считал его своим другом», — подумал я с горечью.

Калугин продолжал меня сливать, и в каждом его слове я слышал концептуальную ложь, отдалённо напоминающую правду:

— Ты бы видела, Леночка, что он на пляже с этой шлюхой вытворял?

— С какой ещё шлюхой?

— Да-а-а, есть тут две подружки-поблядушки из Сургута. Одна — чёрненькая. Другая — беленькая. Дают всем подряд, даже нашим охранникам.

— И…

— Я своими собственными глазами видел, как он ночью её на пляже драл. Ох, он люто её драл! Ох, он учил её уму разуму!

— Это когда было?

— Когда сорвался концерт грузинской примы. Вы ещё в Новороссийск уехали, — скороговоркой ответил он.

— А как же Вы на пляже оказались, гражданин Калугин? Подглядывать любите? — спросила она с иронией.

— Ой, Леночка, люблю, жутко люблю… А что мне, старому импотенту, остаётся ещё делать?

— Ну-ну.

— А пошёл я за ними, когда они из клуба вышли в три часа ночи. Я знал, что они туда пойдут.

— Откуда?

— А все парочки туда ползают. — Калугин хохотнул как Кощей Бессмертный. — Вперёд их добрался, через лес, напрямки… Упал в шезлонг на волнорезе и наслаждался отборным русским порно… Как ноги длинные ломал над головой, как на колени ставил и как она строчила ему минет…

— Может, не надо подробностей, — попросила Мансурова.

— Извини, — пробормотал Калугин и продолжил свой захватывающий рассказ: — А потом твой муженёк меня срисовал и они тут же приподнялись… Давай шмотки по всему пляжу собирать… Перепугались детишки не на шутку, а потом в кустах отсиживались, как два похотливых кролика, аж самому смешно было. — Он громко рассмеялся, а я почему-то вспомнил Саньку Мартынова.

— Обратно я тоже вернулся через лес, — продолжал он. — Человек-шлагбаум просто обалдел, когда они добрались до гостиницы: девочку было просто не узнать, как будто её протащили через роту солдат.

— Да ладно! — засмеялась Ленка. — Ты наговариваешь на моего Эдичку. Я девять лет с ним прожила и такой прыти не наблюдала. Один раз в неделю, еле-еле, и то — с перекуром.

«Нет, она меня точно не любит», — заключил я после этих слов.

— Послушай, Андрей, а зачем ты его в Небуг отправил? — спросила Мансурова.

Боже, как мне хотелось в тот момент выпить, как мне хотелось заключить в свои ладошки холодный бокал пива с пенной шапочкой. Казалось, в моих венах бежит не кровь, а горячий песок, и нестерпимый жар растекался по всему телу, и растрескавшийся опухший язык еле ворочался во рту.

Я знал, что меня ждёт спасение, а именно: заначка в две тысячи рублей, приклеенная на лейкопластырь к спинке кровати с внутренней стороны. Это был неприкосновенный запас, который я сохранил на чёрный день, и он, похоже, настал.

Мансурова полагала с моих слов, что у меня уже не осталось ни копейки. Из милосердия она подкидывала мне сотню-другую, и этих подачек хватало на «полноценную» жизнь, если учитывать, что бутылка водки стоила полтинник, а пачка сигарет — двадцать рублей.

— Ну-у-у, ты же знаешь… Резо приезжал со своими бандитами, за ним приезжал… Я боюсь даже подумать… — В его голосе чувствовалась неуверенность, и это чувствовалось даже через штору.

— Не ври, Андрюша, не ври, — перебила его Мансурова. — Я спрашивала у официанток… Приезжали какие-то крутые, но Эдуардом они не интересовались. Они просидели два часа в приватке и уехали под утро. Ты распорядился, чтобы их обслужили лучшим образом. Им никто был не нужен, даже стриптизёрша. Они решали какие-то свои вопросы. Может, что-то праздновали.

Калугин рассмеялся.

— Ну, Ленка, ну, лиса! Выкупила старого волка!