Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

отпустила — душевная боль, — но я чувствовал, как ноет и саднит разбитое колено. Я протянул руку и потрогал его: штанина была порвана, а из раны сочилась кровь. «Плевать, — подумал я. — Главное жив остался». И вдруг до меня дошло, что «я» — это программа самосознания с набором неких свойств и качеств, необходимых для взаимодействия с этой субстанцией. Всего лишь какая-то грёбанная программа, которую когда-нибудь отправят в reload.

Лежа в каменной нише, свернувшись как эмбрион, я постепенно затих и даже заснул на короткое время, и когда я проснулся, луна светила мне прямо в лицо. Я приподнял голову и долго смотрел на неё, изучая её поверхность — все эти родимые пятна маленькой планеты. «Как замечательно, что у нас есть вот такой ночничок. Всевышний даже об этом побеспокоился: подвесил фонарик на небо, который включается и выключается в зависимости от времени суток. Самая настоящая автоматика», — подумал я, улыбаясь обветренным ртом.

— Да, действительно происходит что-то необыкновенное… Я совершенно перестал контролировать свою жизнь, — произнёс я вслух и задумался.

В такие моменты отчётливо понимаешь, что твоя жизнь не совсем принадлежит тебе и что нет абсолютной свободы действий. Кто-то ставит нас перед выбором, кто-то провоцирует на поступки, кто-то подсказывает правильные решения, а кто-то пытается нас запутать.

— А может, эта чертовщина исходит от Тани? — вдруг посетила меня мысль. — Неужели она всё-таки ведьма? Или просто вещунья, которая видит всё наперёд? Кто она? Я ведь не знаю её совершенно. Я просто её трахал, особо не вдаваясь в подробности.

Анализируя всё, что произошло за последнее время, я понял, что она была абсолютно права, когда сказала мне на прощание: «Только я могу дать тебе новую жизнь и новую любовь. Если ты уедешь, если ты нарушишь естественное течение событий, тебя окутает кромешная тьма, и солнце погаснет в твоих глазах. Ты можешь заболеть, ты можешь умереть, ты можешь потерять рассудок, с тобой может случиться всё что угодно, и я не смогу тебе помочь». Эти слова буквально врезались в мою память.

— И что теперь получается? У меня нет выбора? Я должен вернуться к ней? — шептал я, озираясь по сторонам.

Постепенно нарастал какой-то онейроидный страх: мне казалось, что за камнями кто-то прячется, что за спиной кто-то стоит, я даже слышал чей-то голос из-под земли; всё казалось неестественным, как во сне, зыбким. По телу бежали бесконечные мурашки, и сердце выпрыгивало через рот.

А потом я долго ползал вокруг каменного уступа в форме человеческой головы, об который ударилась железяка, брошенная этими подонками. Я шарил оголёнными пальцами между камней, тихонько матерился, но все-таки я нашёл этот предмет. Им оказался железный шестигранный прут с резиновой ручкой на одном конце и с заточкой на другом, — это была многофункциональная бита, предназначенная для разных способов убийства.

Я поднял его с земли и почувствовал, как моя рука наливается чудовищной ненавистью. Я мгновенно протрезвел и решил для себя: «Я не буду больше пить». В тот момент до меня дошло, насколько дорого может стоить человеку его слабость, распущенность и безволие. А ещё у меня появилась настоящая цель, — цель всегда настоящая, когда встаёт вопрос жизни и смерти.

— Я найду их. Я обязательно их найду, чего бы мне это не стоило, — прошептал я и начал спускаться к дороге; болело правое колено и левую лодыжку пронзала острая боль.

«Приземление на асфальт не может быть гладким», — подумал я, указательным пальцем ощупывая через дырочку в джинсах разбитое колено; кровь уже запеклась.

Если бы в тот момент на дороге появилась бы эта омерзительная парочка на своей тёмно-синей девятке, я бы, наверно, остановил машину одним прыжком, как Росомаха, и уделал бы их обоих в течении нескольких секунд, размотал бы их кишки по асфальту. Они бы ничего не смогли противопоставить моему праведному гневу. Ох, как хрустели бы их кости под луной.

Я не знаю, нужно ли гасить в себе подобные эмоции, но то что они дают могучую жизненную энергию — это уж точно.

Я ждал недолго на краю шоссе. Минут двадцать. И вдруг горный выступ озарился сияющей аурой. Через несколько мгновений дальний свет ослепил меня. Со стороны Небуга двигался автомобиль. Я добродушно улыбнулся и поднял руку. Дальний свет переключили на ближний, и машина остановилась в пяти метрах от меня. Я подошёл.

— Эдуард! Какого чёрта ты здесь делаешь?! — раздался из машины знакомый голос, когда открылась задняя дверь. — Падай! Чё стоишь?

Это оказалась Марго. Радости моей не было предела. На мой вопрос «А ты куда собралась?» она ответила, что едет в «Югру». «Нет, всё-таки есть провидение», — подумал я и положил ей руку на плечо — оно было гладким и горячим.

— А ты зачем в «Югру» едешь? У тебя же сегодня выходной? — спросил я Марго.

— А что я должна дома сидеть, — резко ответила она, — в полном одиночестве? Ты меня вероломно бросил. Ушёл, так сказать, по-английски. Позвонила Андрею, и он выслал за мной машину.

— Про меня спрашивал?

— Конечно.

— Что ответила?

— Что ты козёл полный.

— Я серьёзно.

— Сказала, что ты пошёл погулять.

— Ругался?

— Ага. Матом.

Через десять минут мы вновь выехали к морю. За окном мелькали дикие пляжи с нагромождениями железобетонных конструкций и бесконечных волнорезов, тёмные коробки пансионатов в зарослях магнолий. Округлая — будто вспученная — кромка горизонта светилась и играла лунными бликами. В открытое окно врывался свежий бриз, напоённый солью и запахом рыбы.

На Маргарите в ту ночь было экстремально короткое платье, которое в машине задралось до самого пупка, открыв моему смелому взору её смуглые накачанные ляжки и белые трусики. Я не удержался и положил руку на гладкий бархат её ноги. Она вздрогнула от неожиданности и выпучила свои оленьи глаза. В этом взгляде читался только один вопрос: «Что ты от меня хочешь?»

— Ничего, — ответил я вслух. — Просто я люблю этот мир. И тебя я тоже люблю. Я люблю всех.

— Нет, ты конченный шизофреник! К психиатру сходи! — воскликнула она, оттолкнув мою руку.

Я улыбнулся и погладил её по головке. В этом прикосновении было столько нежности, что она испуганно отстранилась