Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

спросил я, поворачиваясь назад, и незаметно правой рукой нащупал пружинистую ручку на дверях. — Некрофилия? Трансплантаты? Обтягиваете человеческой кожей абажуры?

— А может, вы каннибалы? — спросил я восторженным голосом, как будто выиграл в лотерею.

— Нет. Мы санитары леса, дружок, а ты наша работа, — ответили с заднего сиденья.

— Наша работа, — усмехнулся адский водитель и надвинул кепку ещё глубже на глаза.

— Вы о чём? Вы же меня совершенно не знаете! Что вы порите какую-то чушь?! — возмутился я.

— Всё мы знаем, малыш… Давно на этом свете живём. А ты, без всякого сомнения, наглая и лживая тварь.

— Во как? — удивился я; водитель начал слегка притормаживать, вглядываясь в обочину. — А может, вы торопитесь с выводами, господа?

— Ага, тринадцатый апостол ещё не родился, а мы уже были… задолго до него, — послышалось с заднего сиденья.

— Что? — спросил я и открыл дверь на ходу.

Машина в этот момент двигалась со скоростью 20–30 километров в час. Я попытался выйти ногами вперёд, но меня развернуло и я больно ударился об асфальт, — во истину говорят, что везёт дуракам и пьяницам, — я ничего не сломал и не вывихнул. Через пару секунд я уже карабкался в гору, уходя от преследования.

Камни осыпались под ногами и с грохотом катились вниз. Ломал ногти, сдирал кожу пальцев до крови, неистово цепляясь за жизнь и совершенно не чувствуя боли. При этом казалось, что руки и ноги вязнут в липком пространстве, и неподдельный ужас, животный, нарастающий с каждой секундой, вырвался наружу нечеловеческим криком, — так, наверно, в джунглях кричат павианы в брачный сезон. Господи! Как же хочется жить в такие моменты!

Мельком оглянулся назад: машина остановилась, её черный угловатый силуэт и выпученные от бешенства стоп-сигналы, казалось, были уже далеко, — но в этот момент какая-то железяка прилетела из темноты, ударилась в камень над моей головой и отлетела в сторону. Я взревел от возмущения: «Что ж вы, гады, делаете!» — и начал перебирать чреслами в два раза быстрее.

— Братан! Вернись! Мы пошутили! — раздался снизу порочный хрипловатый голос, переходящий в дьявольский смех. — Пивка попьём, познакомимся поближе!

— Да пошли вы на хуй со своими шутками! — ответил я, и где-то чуть ниже ударился камень.

— В натуре, переборщили. Как муфлон бежит. Хрен догонишь! — послышалось снизу.

— Пидорасы! — орал я, продолжая карабкаться кверху. — Суки! Я вас потом найду!

Потом хлопнула дверь, и автомобиль неспешно тронулся. Я в это время был уже высоко и следил не отрываясь за тем, как этот призрак на колёсах с двумя аурами ближнего света исчезает за поворотом.

— Я найду вас, мрази! Обязательно найду! Богом клянусь! — орал я им вдогонку, кусая кулаки от бешенства. — Не на того напали, а если уж напали, то нужно было убивать! Вы еще не знаете, с кем вы связались! Более мстительного и вероломного человека вы никогда не встречали! Падлы!

— Зря… зря, ребятушки, вы меня не убили, — мстительно шептал я, и воображение мое, раскалённое гневом, рисовало такие страшные картины расправы, что у меня не хватит смелости их описать.

Совершенно разбитый я упал на плешке перед отвесной каменной стеной — карабкаться дальше было невозможно. Горячие упругие волны пульсировали, разрывая мозг. Ноги сводило судорогой. Руки дрожали. Щёки горели как в огне. Пот лил в три ручья, застилая глаза. Тело, отравленное алкоголем и адреналином, корчилось от боли, конвульсировало, — меня как будто насаживали на кол.

— Нет, батюшка, — шептал я ещё тише, постепенно угасая в гневе. — Никакого милосердия к этим демонам. Убивать безжалостно, валить на глушняк, и контрольный выстрел в голову, чтобы эту тварь не дай бог не откачали. Добро должно быть с кулаками, а еще лучше с кистенём. Зло не победить уговорами, его можно только уничтожить… Пускай даже ценой собственного спасения. Вместе будем гореть в аду, ребятушки. Вместе.

Как всё-таки глуп человек — прямолинеен, как boot из компьютерной игрушки. Нет в его программе осмысленного отношения к жизни: не может он абстрагироваться от своего эго, не может взойти над своей природной миссией. Он прёт и прёт напролом, даже если перед ним выросла глухая стена. «Не видим картины в целом», — как сказал умный дядя в кепке.

Ищем причины бед наших в чём угодно и в ком угодно, но только не в себе. Каждый мнит себя безупречным, правильным, бесподобным. Любая попытка проанализировать и понять окружающий мир упирается в субъективный расчёт, притянутый за уши, основным принципом которого является природный человеческий эгоизм, а системой координат — система его обывательских ценностей. Таковы люди в общей своей массе. Просветлённых, воспаривших над бытием — очень мало, да и я в то время не отличался проницательным взглядом на жизнь, но всё-таки понял, что происходит какая-то аберрация моего жизненного пространства и оно меняет свои привычные свойства. Камень, подброшенный кверху, уже не падает на землю, а ведь я к этому привык.

— Что происходит? — прошептал я.

— Что, чёрт возьми, происходит?!! — заорал я, обращаясь к космосу, который надменно помалкивал, мерцая звёздами над моей головой.

Ответ напрашивался сам собой.

— Мне пора кардинально меняться, прямо сейчас, а иначе конец в самое ближайшее время… Это уже не нравоучения. Это жёсткий ультиматум со стороны высших инстанций.

Я лежал на спине и смотрел в звёздное небо… И вдруг я осознал, что вся эта громада, которая наваливается на меня всей своей тяжестью, протяжённостью, глубиной, гораздо меньше и мельче того, что появилось у меня внутри, — это была некая субстанция, которая могло бы уничтожить Вселенную или создать новую. Я ощутил это настолько чётко, что даже моё тело, измученное, избитое, потное, до селе родное, вдруг сделалось чужим.

«Оно не принадлежит мне, — подумал я. — Моё тело — это не я. Оно является всего лишь временным вместилищем для той загадочной субстанции, для той доминанты, которую я вдруг так явно ощутил в себе… И даже я… не эта субстанция. А что же тогда я?»

Холодное синее небо длинной иглой проткнул метеорит. Звёзды до краёв наполнили космос и трепетали, готовые обрушиться вниз от одного моего щелчка. «Бетельгейзе», — прошептал я, словно пробуя это слово на вкус, и повторил: «Бетельгейзе». Я улыбнулся потрескавшимися губами, и боль